Она молча стояла, ожидая, чтобы он заговорил. В левой рукеона держала моток шпагата, на ее лице он прочел недоумение.

– Да? – сказала она наконец.

Пуаро, иностранец до кончиков ногтей, почтительно снял шляпуи поклонился. Она уставилась на его усы, словно завороженная.

– Миссис Рестарик?

– Да. Но я…

– Надеюсь, я не расстраиваю вас, мадам?

Ее губы тронула улыбка.

– Нет-нет. А вы…

– Я позволил себе удостоиться визита к вам. Мой добрый другмиссис Ариадна Оливер…

– Да, конечно! Я знаю, кто вы. Мосье Пуаре.

– Мосье Пуаро, – поправил он, подчеркивая последний слог. –Эркюль Пуаро к вашим услугам. Я оказался в окрестностях и дерзнул явиться к вамв надежде, что мне будет позволено засвидетельствовать мое почтение сэруРодрику Хорсфилду.

– Да, Наоми Лорример предупредила, что вы можете заглянуть кнам.

– Надеюсь, я не причиню неудобства?

– Ну какие же неудобства! Ариадна Оливер была у нас впрошлую субботу. Приехала с Лорримерами. Ее книги очень увлекательны, не правдали? Но, может быть, вы не увлекаетесь детективными романами? Вы ведь самисыщик, я не ошибаюсь? Настоящий?

– Самый настоящий из всех настоящих, – ответил Пуаро.

Он заметил, что она подавила улыбку, и вгляделся в неевнимательнее. Она была красива, но несколько искусственной красотой. Золотыеволосы были тщательно уложены в замысловатую прическу. Он подумал, что она,возможно, в глубине души чувствует себя неуверенно и усердно играет рольанглийской владелицы поместья, культивирующей свой сад. И попробовал прикинуть,кем были ее родители.

– У вас чудесный сад, – сказал он.

– Вы любите сады?

– Не так, как их любят англичане. У вас в Англии особыйталант на сады. Они для вас означают что-то особое. А для нас не так.

– Вы хотите сказать, для французов?

– Я не француз. Я бельгиец.

– Ах да! По-моему, миссис Оливер упомянула, что вы когда-тослужили в бельгийской полиции.

– Совершенно верно. Я – старый бельгийский полицейский пес.– Он вежливо усмехнулся и взмахнул руками. – Вашими садами, садами англичан, явосхищаюсь. Я сижу у ваших ног! Латинские расы предпочитают правильно разбитыесады – перед шато, так сказать, Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется,они придумали potager. Он очень важен – potager. Здесь в Англии у вас естьpotager, но вы заимствовали его из Франции, и вы не любите potager стольсильно, как любите свои цветы. Hein?[9] Не так ли?

– Да, мне кажется, вы правы, – сказала Мэри Рестарик. –Пожалуйста, пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.

– Как вы и сказали, я приехал принести дань уважения сэруРодрику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте,когда ее вижу. – Он поклонился.

Она засмеялась с некоторым смущением.

– Ну к чему такие комплименты!

Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.

– Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.

– Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.

– О, со времени наших встреч прошел такой срок! Вполневозможно, он успел меня забыть. Встреч, связанных со шпионажем и научнымразвитием некоего изобретения. Этим изобретением мы обязаны талантам сэраРодрика. Надеюсь, он захочет меня увидеть.

– Не сомневаюсь, он будет очень доволен, – сказала миссисРестарик. – Теперь ему в некоторых отношениях живется скучновато. Мне частоприходится уезжать в Лондон – мы подыскиваем там подходящий дом. – Онавздохнула. – Пожилые люди иногда бывают так трудны!

– О, я знаю, – сказал Пуаро. – Нередко и я сам бываютрудным.

Она засмеялась.

– Ну, нет, мосье Пуаро, не делайте вида, будто вы стары.

– Иногда мне говорят именно это, – сказал Пуаро и вздохнул.– Юные девушки, – добавил он скорбно.

– Очень невежливо с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.

– О, у вас есть дочь?

– Да. То есть мне она падчерица.

– Мне будет очень приятно познакомиться с ней, – сказалПуаро учтиво.

– Да, но боюсь, ее здесь нет. Она в Лондоне. Она тамработает.

– Молоденькие девушки, они в наши дни все работают.

– Работать следует всем, – сказала миссис Рестарикнеопределенно. – Даже когда они выходят замуж, их уговаривают вернуться напроизводство и в школу учительницами.

– А вас, мадам, убедили куда-нибудь вернуться?

– Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужемсовсем недавно. Все это… еще очень для меня… непривычно.

Она посмотрела вокруг без всякого энтузиазма, как заключилПуаро. Комната была обставлена прекрасно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-тобезликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одномбыла изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. Спротивоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим,лучащийся сдерживаемой энергией.

– Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?

– Да, ей гораздо лучше жить в Лондоне. Тут ей не нравится. –Она вдруг умолкла, но затем договорила, словно слова из нее вытягивали клещами:– И ей не нравлюсь я.

– Это невозможно! – воскликнул Пуаро с галльскойлюбезностью.

– Вполне возможно. Что же, наверное, так часто бывает.Девушке непросто свыкнуться с мачехой.

– А ваша дочь очень любила свою родную мать?

– Ну, наверное. Она трудная девочка. Думаю, в этом она неисключение.

Пуаро сказал со вздохом:

– Теперь у отцов и матерей нет над дочерьми почти никакойвласти. Не то что в добрые старые времена.

– Да, никакой.

– Об этом не принято говорить, мадам, но должен признаться,я очень сожалею, что они столь неразборчивы в выборе… как это сказать?… своихдружков?

– Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массутревог. Но, думаю, жалобами делу не поможешь. Все экспериментируют по-своему.Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.