длительную ответственную командировку за рубеж. Новоиспечённый старший научный сотрудник Плесков пустился в самостоятельное плавание.

VI

Часы показывали почти половину восьмого. Мысли Захарыча снова вернулись к предстоящему визиту. «Интересно, если сейчас он встретит Алю в толпе, признает ли? Скорее всего — да». С долговязой мальчишеской фигурой Алевтина принадлежала к типу нестареющих блондинок. В те далёкие 70-е её круглое лицо с широко расставленными голубыми глазами обрамляли прямые золотистые волосы, подстриженные под пажа. Она числилась в неком медицинском НИИ, походкой и манерами косила под учёную даму, не чуждую светских развлечений. Когда же маска светскости сбрасывалась, выражение лица почему-то напоминало лобастого вислоухого щенка, всегда настороженного и готового в любой момент оскалиться. «Что уставилась синими брызгами, иль в морду хошь?» — говаривал в такие минуты Женька, намекая на Есенина или с долей серьёза — не поймёшь. Вылитой копией матери был подрастающий сын Алёшка, названный так в честь Женькиного отца. В новой трёхкомнатной квартире на Пролетарском проспекте, которой она втайне чрезвычайно гордилась и скоро превратила в барахолку, под предлогом помощи постоянно пребывала вечно недовольная Женькина тёща. Её фотография красовалась над супружеским ложем вместо распятия.…

В те годы Аля повсюду таскалась в только что вошедшем в моду длинном импортном пиджаке черного вельвета. Пиджак был скроён в талию и не только оттенял её белесое лицо, но и выгодно подчёркивал достоинства долговязой фигуры. Собственно, это первым бросилось в глаза Коле, когда они волею судеб познакомились.

Николай тогда имел служебную комнату в квартире одной из пятиэтажек. Две других комнаты занимала институтская чета с ребёнком, хорошо знавшая Женьку. Как выяснилось позже, соседка работала вместе с ним на кафедре, а её муж и вовсе раньше учился в одной группе.

Стоял май, и вся соседская семья пребывала на даче. Как-то довольно поздним вечером раздался звонок:

— Тебя можно попросить об одной услуге? — смущённым тоном поинтересовался Женька.

«Влип-таки в историю, — лихорадочно подумал Коля. — Вытаскивать надо»…

— У меня всё в порядке, — успокоил Плесков. — Просто я сейчас не дома, и на всякий случай, если кто-то вдруг спросит, ночевал у тебя.

Однако этим история не ограничилась. Около пяти утра лихорадочно затрезвонил дверной звонок. За дверью на пороге маячила фигура Женьки:

— У тебя ещё одно спальное место есть?

— Раскладушка, — пробормотал, ещё не проснувшийся Коля.

— Можешь быстро разобрать, будто я у тебя, ну скажем, внезапно отключился и заснул…

Только он успел улечься, в дверь позвонили снова.

Алевтина заявилась не одна. Её сопровождал ближайший Женькин друг, живший этажом ниже. При виде полураздетого Коли, она смутилась, и раздосадовано глянула на маячившего в проёме комнаты непутёвого муженька. Тот извинительно пробурчал что-то нечленораздельное и поплёлся одеваться. Ситуация напоминала нелепый комикс, поэтому всей компанией посмеялись и мирно уселись на кухне. Собственно за чаем и последовало приглашение заглянуть как-нибудь в гости…

Об этом случае Николай не рассказывал никому, и у самого Женьки никогда не спрашивал. Перипетии жизни Плескова он позже узнал от соседки. Та Алевтину недолюбливала, считая чванливой и недалёкой выскочкой. По её мнению, такой незаурядный и интересный мужчина, как Плесков, заслуживал гораздо лучшей участи. Но и Тома, (эта падшая женщина — иначе её и не величала), была ему не пара.

Сосед к тому времени шагнул вверх по иерархической лестнице, перейдя на службу в райком партии, и отзывы о незаурядности Плескова остудил одной фразой:

— Ему всё слишком легко давалось, вот и возомнил из себя.…Родители загодя расписали: престижный вуз, аспирантура, защита с обязательным пожиманием рук известным учёным, и как итог, длительная зарубежная командировка. Матушка уже подходящих невест-москвичек присматривала. Помню, он пару раз приводил на институтские вечера эдаких крокодилов в импортных тряпках и гонором выше крыши. И всё кочевряжился, выбирал. Последняя пассия не выдержала и на юге наставила ему рога с одним нашим парнем, попроще и понастойчивее. Сейчас в Австрии, оба в ЦЕРНе работают. Тут Алевтина своё счастье и ухватила. Мать с отцом смирились со временем: ребят, как в ссылку, в Арзамас отправляли, а ему с недописанным дипломом — квартирку. Думаешь, его любимый шеф зря с ним нянчился? Предложили: сам после всех этих дел докторскую защитит и поедет на руководящую должность в Европу, и потом Женьку вызовет. А вместо этого пришлось ситуацию спасать во второй раз. Диссертация-то слабенькая была. Я как сейчас помню: оппонировать упросили одного известного хмыря, он тогда диссидентствовал и впал у властей в немилость — мыкался по Москве без работы. Этот Евгений Фёдорович заявился на защиту в старом рыжем свитере, зачитал положительный отзыв, а на банкете, демонстративно хлопнув на глазах у всех стакан водки, вдруг ляпнул:

— А ты, тёзка, не Ньютон, впрочем, мы здесь все тоже не Ньютоны…

— Сейчас Плесков наукой заниматься хочет, а ему не дают, — слегка смешавшись, заметил Николай. — Институт в рутине погряз.

— Пусть в Академию идёт на 140 р. в месяц. Там решают большие, нужные стране задачи, — сосед рассмеялся и хлопнул Николая по плечу. — У нас ещё со времён Петра повелось: кто-то, надсадив плечи, выдернет завязшую в грязи телегу, и толкнёт вперёд, по пути прогресса. А остальные суетятся, семенят рядом, подталкивают, и вроде бы все при деле. И так до очередной колдобины.… Твой Женька верхушек нахватался, статейку однажды в академическом журнале тиснул, и решил, что уже серьёзный учёный: проблемы ему подавай. А его просто держат на виду для пафоса дешёвого. Ты пойми: в вузе главное — учебный процесс. А рутинная наука весь преподавательский состав подкармливает, и заметь, хорошо. Поэтому кому-то её заниматься надо! — сосед с сожалением посмотрел на Колю. — Вижу, совсем расстроил тебя. Людей науки ты этакими бескорыстными борцами за идею представлял, а они, как все прочие: есть, и пить хотят. Твой Плесков — просто смазливый баламут, найдёт очередную игрушку, наиграется и бросает. Я ему не завидую, но с Томой он поступил и продолжает себя вести по-свински…

Захарыч раскрыл паспорт, чтобы ещё раз уточнить адрес. Тут, словно из-под ног, сорвалась воронья стая, разрезав пространство пронзительным карканьем и упругими взмахами крыл. Невольно отшатнувшись, Захарыч выронил документ, а когда, нагнувшись, отыскал его в ворохе сухих листьев, юношеская фотокарточка как сквозь землю провалилась, видимо держалась на соплях. А может, неприкаянная Женькина душа, улучшив момент, вырвалась на волю и пошла бродить по свету…

Как бы то ни было, для беседы с Алевтиной поводов было достаточно.

VII

Под порывами холодного мартовского ветра пришлось прибавить ходу.