блуждал по переулкам, и в конце концов, дорожку ту самую выбрал, по которой ко мне однажды Алевтина притопала. Поэтому потом и метался, найти себя не мог, — он усмехнулся. — Со мной однажды история приключилась. Как-то возвращаюсь из дома после каникул, самолёт припоздал и только к вечеру сел в Шереметьево. «Хозяйка заждалась, — думаю, — поздно появлюсь, она шум поднимет», — и остановил такси. Уже в городе шофер внезапно сворачивает с трассы. Я испугался:

— Где едем?

— Ваганьковское кладбище, тут Серёга Есенин похоронен.

Меня тогда поразило: простой шоферюга, на лице всего три класса образования. С какого боку его надо зацепить, чтобы о нем, как о своём закадычном кореше говорил.… А о нас, грешных физиках вообще кто-нибудь вспомнит? — Плесков спохватился. — Наверное, ерунды нагородил до небес?

Тома обняла его и стала массировать виски:

— Заняться тебе нечем, оттого всякое в голову и лезет. У мужика дело должно быть. — Она прижала голову к своему животу, — я сейчас только пожалела, что ребёнка от тебя не оставила. Теперь будем на звёзды смотреть.

IX

Весёлый рассвет прорывается сквозь застиранные занавески. В его косых лучах убогое жилище кажется сотканным из жемчужных нитей. Павлик открывает один глаз, потом другой, и осторожно выглядывает из-за ширмы. Он слышит утробный вздох дряхлого комода, обнажившего своё нутро с накрахмаленными простынями и наволочками. Дверцы шифоньера поскрипывают ему в ответ. Баба Клава суетится между ними, укоризненно поглядывая на мерно тикающие ходики. Всем своим видом она даёт понять, что пора собираться на занятия. Тогда Павлик поспешно натягивает рубашку и штаны, и, складывая ноты на столе, ждёт, когда хлопнет дверь напротив и по коридору засеменят каблучки соседской Юльки…

— Павлик, ты готов?

Спустившись вприпрыжку по лестнице со скособоченными перилами, они вместе выходят из подъезда и спешат к трамвайной остановке. Здесь их пути расходятся. Павлик с трубой в футляре едет через Зацепу на Щипок к перекрёстку трёх дорог, где располагалась школа им. Стасова, Юлька по Чистопрудному бульвару в балетное училище Большого Театра. Труба у Павлика своя, приобретённая бабой Клавой по случаю, и он ею чрезвычайно дорожит. Иногда по вечерам, когда матери с отцом нет дома, Юлька приглашает Павлика к себе. Он захватывает трубу и пытается тихонько наигрывать специально разученную для Юльки неаполитанскую песенку из «Лебединого озера». Сама Юлька, изображая балерину на сцене, встаёт на пуанты и выделывает немыслимые па. В эти минуты она кажется гуттаперчевой, с шарнирами вместо суставов. Наконец оба устают, и расположившись в креслах у настольной лампы, начинают спорить, в какую заморскую страну поедут на гастроли. Юлька после Большого мечтает о Париже. Павлик без ума от Робертино Лоретти и рвётся в Неаполь.

— А нас пустят вместе? — однажды интересуется Павлик.

— Как только вырастем, мы поженимся, — нисколько не смущаясь, отвечает Юлька и смотрит на Павлика долгим взрослым взглядом. — Я не могу себе представить, что выйду замуж за кого-то, кроме тебя…

По окончании средней школы мечты о карьере музыканта отодвинулись на второй план. Хорошо успевающий по общим предметам, Павлик поступил в институт, а Юльку приняли в кордебалет Большого театра. На жизнь он зарабатывал, иногда играя на трубе в похоронной команде на Ваганьковском кладбище, и по-прежнему провожал её по утрам на репетицию, и встречал у остановки после спектакля. Родители не обращали на них внимания, считая отношения простой юношеской дружбой.

Зимой из далёкой Средней Азии пришло письмо, из которого Павлик узнал, что его мать жива и собирается навестить сына. Вскоре она появилась, захватив с собой его младшую сводную сестру. Эта девочка ещё училась в школе, но выглядела вполне сложившейся и самостоятельной. И Павлика вдруг заклинило: забыв Юльку и бабу Клаву, он с утра до вечера проводил в их обществе.

Потом у матери произошло выяснение отношений с бабой Клавой. О чём они шептались за закрытой дверью, вспоминали ли сгинувшего после войны в лагерях Павликиного отца и её поспешное бегство, одному Богу известно. Матери пришлось вернуться к себе под Ташкент, а Юлька игнорировала Павлика целых два месяца, измучив его окончательно. Наконец поняв, что уговоры бессильны, он под Новый год силком затащил её для окончательного выяснения отношений в комнату. И тут Юлька безропотно ему отдалась…

К марту выяснилось, что она беременна. Юлькина мамаша в категорической форме высказалась против росписи в загсе, и Павлику пришлось бросить институт, чтобы заботиться о них обоих. Ближе к лету пришла повестка. Павлику повезло, его направили на службу в оркестр Краснознамённого Каспийского флота в далёкий солнечный Баку. Так, не выезжавший никогда дальше пионерского лагеря в Рузе, он отправился в своё первое путешествие по стране.

Скрипя от старости, постукивала на стыках порыжевшая теплушка. Подмосковные леса сменили не виданные прежде пирамидальные тополя, за ними тянулись, сколько хватало глаз, гигантские столешницы полей. Потом замелькали поросшие лесом горы. Павлика потрясла огромность проплывающей за окном страны, на фоне которой оставшиеся в Москве проблемы казались мелкими и ничтожными. Вскоре жара стала нестерпимой, а у воздуха появился стойкий солоноватый привкус — состав прибыл на узловую станцию возле Баку. Здесь всех выгрузили из ставшей родной теплушки и развезли по частям. Павлик, вместе с ещё тремя музыкантами оказались в Баилове, в военно-морском порту. Раскинувшийся, сколько хватило сил, по огромной бухте до самого горизонта, трудовой Баку лежал рядом, как на ладони. В морской дали темнели силуэты нефтяных вышек. Седой Каспий волновался за окнами казармы. Временами казалось, что пронизывающий, холодный норд готов вывернуть его наизнанку. Но Каспий всякий раз восставал, после яростной схватки воцарялся штиль, и стаи чаек снова будили пронзительными криками притихшие окраины Баилова.

Привыкший к спокойствию среднерусских лесов и полей, Павлик никак не мог приноровиться к этой переменчивой, будоражащей стихии и долго чувствовал себя не в своей тарелке. Сопротивляясь его естеству, труба ожила, извлекая из медных внутренностей неведомые прежде звуки…

Началось всё с «Серенады солнечной долины». После просмотра фильма старослужащие решили показать новичкам класс, и державшийся до этого в тени Павлик не выдержал:

— Давай сыграем «Чучу» на два голоса, кто больше выдержит, — предложил он главному смутьяну.

— Сиди, салага! Наряд вне очереди захотел? — цыкнул старшина.

— А вы что, испугались? — спросил у того, внезапно появившийся из-за спин дирижер, и обвёл строгим взглядом вытянувшихся в струнку оркестрантов. — Предлагаю конкурс, играем по очереди на счёт три…

Соревнования продолжались с полчаса, в течение которых старики сдохли один за другим.

— Где вы учились? — поинтересовался полковник у взмокшего и осипшего Павлика.

— Школа им. Стасова в Москве, потом — похоронная команда, — коротко отрапортовал тот.

— Чувствуется, последняя закалила вас,…а заодно изрядно подпортила вкус. Но в целом очень даже неплохо, — заметил полковник. — Верха слабоваты, дыхания не