Ольга подобрала планшет и нахмурилась:

– А нельзя чуть покороче?

– Короче только в марафонах по исполнению желаний, – сообщил Роман Гёте.

Едва отведя кружку от лица, Лак Бернкастель вздохнул и снова сделал глоток кофе.

– Да пожалуйста. – Мерит Кречет кивнула. – «Эгида» – это органический имплант, содержащий бактериальный препарат, колонию атра-каотики-суммы. Всем спасибо за участие.

– Вы что, заражаете людей микробиомом синтропа? – не поняла Ольга.

– Не заражаем, а вживляем органический имплант. Ты уверена, что «короче» вам подходит?

Раздраженно фыркнув, Ольга включила планшет, и на экране прогрузилось полотно мелкого печатного текста. Я тоже покосился на него, но с моего места по правую руку от Ольги слова больше угадывались, нежели читались.

– Цель нашей работы – глобальная переадаптация человека. Первые подготовительные шажки. Генетические схемы, в сущности, безграничны, но предел их развертки определен способностью организма абсорбировать ресурсы окружающего мира, превращая их в энергию. У человека эта способность не впечатляюща. Твердая троечка в школе эволюции. Может быть, имея другую историю, мы довольствовались бы тем, что есть, и затыкали точечными прорывами в генной инженерии самые очевидные изъяны. Но не с такими таксономическими соседями. – Мерит Кречет кивнула на Лака Бернкастеля. – Исследования свойств обеих форм атра-каотики не прекращаются с конца Второй мировой, и их перенос на практику был лишь вопросом времени. Взаимовыгодная интеграция наших видов – главный ориентир и миссия проекта.

Ольга прокручивала автореферат быстрыми, нервными рывками. Сцилла над ее правым плечом разливала по воздуху металлический звон.

– В чем конкретно заключается интеграция? Вы вживляете бактерии, дальше что?

– Дальше – светлая эпоха трансгуманизма, – развела руками Мерит Кречет. – У нас с коллегами много биологических различий. Состав микробиома является одним из фундаментальных. С митохондриями в одноклеточном мире подфартило всем, атра-каотика же в обеих формах – приобретение многоклеточного организма, и нам еще только предстоит в полной мере реконструировать ее блестящую эволюционную карьеру. Но уже сейчас понятно, что симбиоз человека с непатогенной синтропической формой инициирует в организме-носителе взаимосогласованный ряд биохимических процессов, формируя принципиально новый пакет приспособлений и компенсаций. Иными словами, «Эгида» прививает человеку лучшее из физиологии синтропа. Все еще не звучит знакомо?

Ольга закатила глаза:

– Мы что, похожи на физиологов?

– Эй! Мы тоже не физиологи, а… Да не важно. Главное, что интеллектуализация гомеостаза – уже наша реальность. Врачи науськивают Т-лейкоциты бороться с конкретным видом опухоли, буквально тыкая в нее носом. Таково преимущество наблюдателя, находящегося вне системы. Сам организм не способен увидеть себя со стороны, чтобы скорректировать реакции. Но симбиоз человека с атра-каотикой-суммой позволит выйти за стандартную схему раздражителя-ответа, автоматизировать физиологическую интеллектуализацию, минуя внешних посредников, и в перспективе не просто реагировать на патологические процессы, но осознавать их. Понимать причинность. Предвосхищать следствия. Однако для этого организму необходимо достичь хотя бы десятой доли того уровня абсорбции внешних ресурсов, что демонстрируют энтропы и синтропы. «Эгида» делает к этому внушительный шаг.

– И все это вы уже провернули с женой Обержина?

Мерит Кречет поморщилась. Она явно думала обо «всем этом» в другом тоне.

– Охрой. Да. Для масштабирования разработки мы должны были предоставить отчет по динамике через полтора месяца. На более коротком отрезке результаты не показательны. Теперь монторинг придется начинать заново, с другим объектом.

– Зачем вообще было использовать психически нездорового человека в научном проекте, раз он такой важный?

– Ну, наверное, чтобы помочь? Но погоди, сверюсь с ТЗ в этом вопросе. – Мерит Кречет саркастически открыла первую попавшуюся папку и тут же ее захлопнула. – Точно. Теперь припоминаю. Год назад у Охры обнаружили рассеянный склероз. С учетом прочих ее, хм, особенностей, это был вопрос двух-трех лет – когда он примет неблагоприятную форму. Но для Яна это значило только то, что пришло время раздвинуть границы человеческих возможностей. Снова. Его прорывы, открытия и научные изыскания всегда являлись следствием попыток облегчить непростую жизнь супруги. Вот почему Охру включили в программу, как только прототип доказал свою безопасность. Это было его обычным условием.

Демонстративность, с какой Мерит Кречет хлопнула папкой, видимо, чиркнула по оголенным Ольгиным нервам, потому что голос ее почти зримо заискрил:

– О, по-вашему, мы должны были сами об этом догадаться?! Только потому, что, судя по высокопарным интонациям, Ян Обержин был весь из себя мессия человечества, с этой самой… – Ольга ткнулась в планшет. – Переадаптацией! Только знаете что? Нам совершенно не важно, каких химер вы тут производите. Наш человек в больнице, Ян Обержин мертв. В телах обоих была найдена атра-каотика энтропа. Так что, если у вас в штате нет носителя дрезденской чумы, контакт с которым все объяснил бы, давайте пропустим эту научную пургу со светлым трансгуманитарным будущим и обсудим, какого черта здесь происходит уже целых восемь лет. Потому что да, господин Гёте. – Ольга окатила его лавиной неприкрытого осуждения. – Я считаю странным, что у вас умер настолько важный человек, а вы, не моргнув глазом, начинаете все с самого начала. Будто его никогда и не было.

Я мысленно застонал. Я знал, что допустил ошибку, не рассказав о том, на что отец Кристы способен. Не добавив: даже энтропы считают его опасным. Не упросив: давай просто не будем его замечать.

Отец Кристы медленно подался к столу:

– Есть такое слово, госпожа Дедал, – профессионализм. Оно не из того же словаря, что трансгуманитарный, поэтому его смысл будет все время от вас ускользать. Однако…

Ольга поперхнулась воздухом:

– Вы, погодите… Вы только что ткнули меня носом в грамматическую ошибку?

– Лексическую – но да.

– Да что с тобой сегодня такое? – удивился Лак Бернкастель.

– Не люблю тратить время на лицемеров.

Ольга отложила планшет:

– Почему вы позволяете себе оскорблять нас?

Роман Гёте смерил ее равнодушным взглядом:

– Вы начали с беспочвенных обвинений. Мы парировали тонкими замечаниями. Но вам это не понравилось, ведь у вас свои планы на наши ответы. Об этом лицемерии я и говорю.

Раздался хлопок. Все посмотрели на Мерит Кречет. Ученая выпустила из рук папку, и та упала на две других.

– О, – саркастически заметила она. – Я только что пересказала три тома.

– Это не исследования Обержина, – сказала Ариадна.

Безмолвие делало ее невидимой, однако теперь она проявилась. И пристальная, бесстрастная, все это время сидевшая справа от меня Ариадна продолжила, глядя еще в одну папку – тонкую, как акварельный альбом:

– Смерть Обержина ни на что не влияет, потому что это не его проект. Пройссу мы возили искру еще восемь лет назад. Под надзором госпожи-старшего-председателя Обержин восстановил, и, вероятно, финализировал работу предшественника. Вы ему помогали. Это проект Пройсса, продолжающий работать без Пройсса. – Ариадна развернула папку, и я увидел фотографию мужчины в очках, полотно обличающих строчек: имя, возраст, образование. – Сколько из этих людей работало в «Эгиде» восемь лет назад?

На разворот досье ученая даже не взглянула.

– Только я.

– Сколько из этих людей работало в «Эгиде» три года назад?

– Четверо. Включая меня.

– И