На сцене появился другой коп, и они заспорили.Это был Клив, и он хотел, чтобы белый коп забыл о квитанции, но тот объяснялему, что она уже выписана и, кроме того, этот идиот проскочил перекресток наскорости шестьдесят пять миль в час. Клив сказал, что он его друг.

— Вот и научи его водить машину, пока онкого-нибудь не убил, — сказал белый, садясь в патрульную машину и отъезжая.

Клив криво усмехнулся, заглядывая в машинуГрэя:

— Сожалею по поводу случившегося.

— Это все ты виноват.

— В следующий раз не будешь так гонять.

Грэй бросил квитанцию на панель.

— Нам надо быстро поговорить. Со слов сержа,ребята в западном крыле поговаривают обо мне. Правильно?

— Правильно.

— О’кей. Мне надо узнать у сержа, ведут ли ониразговоры о каком-либо другом репортере, особенно из «Нью-Йорк таймс». Я хочузнать, считают ли они, что кто-то еще интересуется этой историей.

— Это все?

— Да, но нужно срочно.

— Помедленнее, — громко сказал Клив и пошел ксвоей машине.

Дарби уплатила за комнату за семь дней впередотчасти потому, что хотела иметь знакомое место, куда можно было бы вернуться вслучае необходимости, и отчасти потому, что ей хотелось сохранить кое-что извновь купленной одежды. Бросать все вещи, убегая каждый раз, она считаларасточительством. В одежде не было ничего особенного — так, кое-что в стилестуденческого «сафари», чуть выше среднего уровня, но в Нью-Йорке это стоилодороже, и ей хотелось сохранить вещи. Она бы не стала рисковать только из-заодежды, если бы ей не понравилась комната и сам город.

Опять подошло время бежать, и она отправитсяналегке. Дарби шмыгнула из «Санкт-Морица» в поджидавшее ее такси с небольшойпарусиновой сумкой в руках. Была пятница, почти одиннадцать вечера, и Южнаяцентрально-парковая все еще оставалась оживленной. На противоположной сторонестояла вереница конных упряжек в ожидании желающих совершить короткую экскурсиюпо парку. Ей потребовалось десять минут, чтобы на такси добраться допересечения Семьдесят второй и Бродвея, что, впрочем, находилось не в тойстороне, куда она направлялась. В целом маршрут был выбран так, чтобы его былотрудно проследить. Пройдя десять метров, она скрылась в метро. Изучивпредварительно схему, Дарби надеялась на легкую поездку. Метро не вызваловосторга, поскольку она никогда им не пользовалась и слышала много рассказов оразных случаях в нем. Но это была наиболее оживленная и безопасная линия вМанхэттене. Тем более что на поверхности дела были не так уж хороши. Так что вметро вряд ли будет хуже.

Она удачно пристроилась к группе подвыпивших,но хорошо одетых подростков, и через пару минут дождалась поезда. Вагон не былпереполнен, и она села у центральных дверей. «Смотри в пол и держись за сумку»,— говорила она себе. Уставившись под ноги, она все же изучала людей сквозьтемные очки. Вечер для нее был удачным. Никаких бродячих панков с ножами,нищих, извращенцев. По крайней мере она таких не видела. Но для новичка тем неменее это был волнующий момент.

Подвыпившие детки сошли на Таймс-сквер, и онавыскочила на следующей остановке. Дарби никогда не видела Пенн-стейшн, носейчас ей было не до осмотра достопримечательностей. Может быть, однажды онавернется и будет целый месяц любоваться городом, не чувствуя необходимостиследить за появлением Обрубка и Худощавого и бог знает кого еще из их компании.Но только не теперь.

За пять минут она нашла свой поезд, в которыйкак раз проводилась посадка. Опять она сидела в глубине вагона и наблюдала закаждым пассажиром. Знакомых лиц не было. Боже милостивый, сделай так, чтобыникто не приклеился к ней во время этого замысловатого побега. Вновь ее ошибкойбыла кредитная карточка. Она купила четыре билета в Охарэ по «Америкэнэкспресс», и каким-то образом им стало известно, что она в Нью-Йорке. Она былауверена, что Обрубок не видел ее, но он находился здесь и наверняка имелдрузей. Их могло быть человек двадцать. В таком случае она не могла бытьуверена ни в чем.

Поезд отошел на шесть минут позже. Он былнаполовину пустым. Она достала из сумки книжку в мягкой обложке и притворилась,что читает.

Через пятнадцать минут они остановились вНьюарке, и она вышла. Ей везло. Рядом со станцией стояла вереница такси, и ещечерез десять минут она оказалась в аэропорту.

В это ясное и прохладное субботнее утро Перваяледи находилась во Флориде, где собирала деньги с богатых. Президент хотелпоспать подольше, а затем, когда проснется, поиграть в гольф. Но времени былотолько семь, а он уже сидел за рабочим столом и слушал, как Флетчер Коулнастоятельно рекомендует сделать то-то и то-то. Накануне Коул беседовал сгенеральным прокурором Ричардом Хортоном и сейчас был встревожен.

Открылась дверь, и вошел Хортон. Ониобменялись рукопожатием, Хортон сел напротив. Коул встал рядом, вызвав темсамым раздражение у президента. Хортон говорил скучно, но искренне. Он не былтупым или меланхоличным, просто сначала думал, а затем уже делал. Онзадумывался над каждым словом, прежде чем произнести его. Его преданностьпрезиденту не вызывала сомнений, и на его здравомыслие можно было полагаться.

— Мы серьезно рассматриваем вопрос обофициальном изучении Большим жюри гибели Розенберга и Джейнсена, — мрачнозаявил он. — В свете того, что произошло в Новом Орлеане, мы считаем, что онодолжно быть предпринято немедленно.

— ФБР ведет расследование, — сказал президент.— У них занимаются этим делом три сотни агентов. Зачем нам в него вмешиваться?

— Они расследуют дело о пеликанах? — спросилХортон.

Ответ ему был известен. Он знал, что Войлзнаходится в этот момент в Новом Орлеане с сотнями агентов. Ему было известно,что они опросили сотни людей и собрали горы бесполезных показаний. Он такжезнал, что президент просил Войлза воздержаться от расследования и что Войлздокладывал ему не все.

Хортон никогда не упоминал про дело опеликанах президенту, и сам факт того, что ему было известно об этойдьявольщине, приводил президента в бешенство. Сколько еще людей знало о нем?Вероятно, тысячи.

— ФБР отрабатывает все версии, — сказал Коул.— Они дали нам его копию почти две недели назад, поэтому мы предполагаем, чтоони его расследуют.

Именно этого Хортон и ожидал от Коула.