— Мы сделаем это в понедельник. Я думаю, чтоздесь вам нечего опасаться, Дарби.

— Я тоже так думала раньше. Фактически ячувствовала себя в полной безопасности, когда поднималась на пароход сВерееком, который им не был. И я чувствовала себя очень спокойно в Нью-Йорке,пока не увидела ковыляющего по тротуару Обрубка, и с тех пор я не ела…

— Вы похудели.

— Спасибо. Надо думать. Вы были здесь прежде?— Она посмотрела в меню.

Он глянул в свое.

— Нет, но я слышал, что кормят здесьвеликолепно. Вы опять перекрасились. — Волосы у нее имели светло-каштановыйоттенок, ресницы слегка подкрашены, а щеки подрумянены. На губах — помада.

— Если я и дальше буду видеть этих людей, товолосы вовсе повыпадают.

Принесли напитки.

— Мы ждем, что утром в «Таймс» появитсячто-нибудь. — Он не стал упоминать новоорлеанскую газету, потому что в ней былифотографии Каллагана и Вереека. Он предполагал, что она ее видела.

Было похоже, что это ее не заинтересовало.

— Что, например? — спросила она, оглядываясьпо сторонам.

— Мы точно не знаем. Но нам не хотелось быоказаться побитыми нашими старыми соперниками из «Таймс».

— Меня такие вещи не интересуют. Я ничего незнаю про журналистику и не собираюсь этому учиться. Меня держит здесьодна-единственная идея — найти Гарсиа. И если она не осуществится, причем вближайшее время, я убираюсь отсюда.

— Простите меня. О чем бы вы хотелипоговорить?

— О Европе. Что вам больше всего нравится вЕвропе?

— Я не люблю Европу и не люблю европейцев. Яезжу в Канаду, в Австралию и иногда в Новую Зеландию. Чем вам нравится Европа?

— Мой дедушка был выходцем из Шотландии, и таму меня целая куча тетушек. Я дважды бывала у них.

Грэй выжал лимон в джин с тоником. Компания изшести человек вышла из бара, и она внимательно их рассматривала. Когда онаговорила, ее глаза непрерывно обшаривали помещение.

— Мне кажется, вам надо выпить и расслабиться,— сказал Грэй.

Она кивнула, ничего не сказав. Шестеровошедших уселись за соседним столиком и заговорили по-французски. Язык звучалмелодично и ласкал слух.

— Вам доводилось слышать каджунский диалект? —спросила она.

— Нет.

— Это диалект французского, который исчезаеттак же быстро, как и наши поймы. Говорят, что французы его не понимают.

— Вероятно, каджуны тоже не понимаютфранцузов.

Она сделала большой глоток белого вина.

— Я рассказывала вам о Чаде Бруне?

— Не думаю.

— Он вырос в бедной семье каджунов из Ониса.Семья существовала охотой и рыболовством в дельте реки. Он был очень смышленымпарнем и во время учебы в университете штата Луизиана получал высшуюакадемическую стипендию. Затем он поступил в юридический колледж в Стэнфорде,который окончил с наивысшими показателями за всю историю колледжа. В двадцатьодин год он получил право адвокатской практики в Калифорнии. Он мог бы работатьв любой адвокатской фирме страны, но избрал небольшое природоохранноеучреждение в Сан-Франциско. Он был блестящим адвокатом, настоящим гением вобласти права, который много работал и вскоре начал выигрывать крупные судебныепроцессы против нефтяных и химических компаний. В возрасте двадцати восьми летон был высокопрофессиональным судебным адвокатом. Его боялись крупные нефтяныеи другие корпоративные отравители окружающей среды. — Она отпила вина. — Онзаработал состояние и создал группу, ратующую за сохранение болот Луизианы. Какбыло известно, он хотел участвовать в деле о пеликанах, но имел слишком многодругих обязательств перед клиентами. Он внес в «Зеленый фонд» крупную сумму насудебные издержки. Незадолго до начала суда в Лафайетте он объявил, чтовозвращается домой для оказания помощи адвокатам «Зеленого фонда». Вновоорлеанской газете появилась пара статей о нем.

— Что с ним случилось?

— Он покончил жизнь самоубийством.

— Что?

— За неделю до суда его нашли в автомобиле сработающим двигателем. От выхлопной трубы в салон был протянут садовый шланг.Еще одно элементарное самоубийство в результате отравления угарным газом.

— Где находилась машина?

— В лесной полосе вдоль рукава Ляфурш, возлегорода Галлиано. Местность он знал хорошо. В багажнике находилось кое-какоетуристское снаряжение и рыболовные снасти. Никакой предсмертной записки.Полиция разбиралась, но не нашла ничего подозрительного. Дело закрыли.

— Это невероятно.

— У него были некоторые проблемы с алкоголем,и он лечился у психиатра в Сан-Франциско. Но самоубийство явилосьнеожиданностью.

— Вы считаете, что это было убийство?

— Многие так считают. Его смерть была большимударом для «Зеленого фонда». Его пристрастие к болотам могло изменить весь ходсудебного процесса.

Грэй допил свой стакан и загремел кубикамильда. Она придвинулась к нему. Появился официант, и они сделали заказ.

В шесть часов утра в воскресенье вестибюльотеля «Марбери» был пуст, когда Грэй спустился, чтобы купить «Таймс».Воскресный выпуск был толщиной пятнадцать сантиметров и весил около пятикилограммов. «Интересно, — подумал Грэй, — до каких размеров они собираютсядогнать его в будущем». Он быстро вернулся в свой номер на восьмом этаже,развернул газету на кровати и, склонившись, стал просматривать ее. На первойполосе не было того, что он искал, и сразу все стало ясно. Если бы они вышли ссенсацией, она была бы здесь, безусловно. Он боялся больших фотографийРозенберга, Джейнсена, Каллагана, Вереека, возможно, Дарби и Камеля, и, ктознает, может быть, они имели прекрасный снимок Маттиса, — и все эти действующиелица могли появиться на первой полосе, и тогда бы «Таймс» вновь их обошла. Онвидел такую картину во время своего непродолжительного сна.

Но ничего подобного не было. И чем дальше онпродвигался, тем скорее пробегал страницы, пока не добрался до спортивногораздела и объявлений. Он, пританцовывая, подошел к телефону. Набрав номер СмитаКина, который уже не спал, спросил:

— Ты ее видел?

— Все прекрасно, — сказал Кин. — Интересно,что у них случилось?