Моему редакционному cовету: Рени, моей жене инеофициальному редактору, моим сестрам Бет Брайент и Уэнди Гришэм; моей тещеЛиб Джонс и моему другу и помощнику Биллу Балларду.

Он казался слишком немощным, чтобы устроитьтакой хаос. Однако то, что он видел за окном внизу, во многом происходило поего вине. И это было великолепно! В возрасте девяноста одного года он былпарализован, прикован к инвалидной коляске и не мог обходиться без кислорода.Второй удар, случившийся с ним семь лет назад, чуть было не прикончил его, но,несмотря ни на что, Абрахам Розенберг был жив и даже с трубками в носу могзаткнуть за пояс любого из остальных восьми судей. Он был последним из могиканв суде, и сам факт его существования приводил в ярость толпу внизу.

Абрахам сидел в маленькой инвалидной коляске вкабинете на главном этаже здания Верховного суда. Шум усилился, и он подалсявперед, вплотную приникнув к окну. Судья ненавидел полицейских, однако видплотных рядов блюстителей порядка действовал на него успокаивающе. Они уверенносдерживали пятидесятитысячную толпу, жаждавшую крови.

— Невиданная толпа, — прокричал Розенберг,указывая за окно. Он был почти глух. Его старший помощник Джейсон Клайн стоялсзади. Был первый понедельник октября — день открытия очередной сессии суда,традиционно ставший днем празднования Первой поправки. Славного празднования.Розенберг был взволнован. Для него свобода слова означала свободу бунта.

— Индейцы пришли? — спросил он громко.

Джейсон Клайн наклонился к его правому уху:

— Да!

— В боевой раскраске?

— Да! В полном боевом облачении.

— Они танцуют?

— Да!

Индейцы, чернокожие, белые, метисы, мулаты,женщины, представители сексуальных меньшинств, «зеленые», христиане, активистыдвижения против абортов, нацисты, атеисты, охотники, защитники животных, белыеи черные расисты, лесорубы, фермеры — это было огромное море протеста. Полицияготовилась приступить к делу.

— Индейцы должны любить меня!

— Я уверен в этом, — согласился Клайн иулыбнулся дряхлому старикашке, сжимавшему кулаки. Взгляды Розенберга былипросты: правительство над бизнесом, личность над правительством, а над всемэтим — окружающая среда и индейцы, которым следует давать все, чего имзахочется.

Выкрики, молитвы, пение, причитания и воплистали громче, и полиция плотнее сомкнула свои ряды. Толпа была больше иагрессивнее, чем в предыдущие годы. В последнее время обстановка в общественакалилась. Преступность стала обычным явлением. В клиниках, где делалисьаборты, все чаще раздавались взрывы. На врачей нападали и зверски избивали.Один из них был убит в Пенсаколе. Заткнув рот и скрутив его до внутриутробногоположения, преступники сожгли врача кислотой. Уличные потасовки происходиликаждую неделю. Церкви и священники подвергались надругательствам иоскорблениям. Белые расисты действовали в составе десятка известных и тайныхполувоенных организаций. Их нападения на чернокожих и латиноамериканцевстановились все более дерзкими. Ненависть захлестнула Америку.

И Верховный суд, безусловно, был ее главнымобъектом. Число угроз судьям, а в расчет принимались только серьезные,увеличилось по сравнению с 1990 годом в десятки раз. Численность полицейскойохраны Верховного суда была утроена. К каждому судье приставили не менее двухагентов ФБР. С полсотни других занимались расследованием угроз.

— Они ненавидят меня, не так ли? — громкоспросил судья, уставившись в окно.

— Некоторые — да, — ответил Клайн, оживившись.

Розенберг был рад слышать это. Он усмехнулся иглубоко вздохнул. Восемьдесят процентов угроз было адресовано ему.

— Видишь какие-нибудь из таких плакатов? —спросил он, поскольку был почти слеп.

— Всего несколько.

— Что на них написано?

— Как обычно. «Смерть Розенбергу». «Розенбергав отставку». «Перекрыть кислород».

— Они размахивают этими чертовыми плакатамиуже несколько лет. Почему бы им не придумать что-нибудь новенькое?

Помощник ничего не ответил. Эйбу уже давноследовало уйти в отставку, но, судя по всему, его вынесут отсюда на носилках.Основную часть работы по изучению дел выполняли три его помощника, однакоРозенберг всякий раз настаивал на включении своего собственного мнения. Онделал это жирным фломастером, выводя каракули, как первоклассник, обучающийсяписьму. Работа продвигалась медленно, но он не беспокоился о времени, посколькупост принадлежал ему пожизненно. Помощники проверяли его заключения и редконаходили ошибку.

Розенберг хихикнул.

— Нам следовало бы отдать Рэнниена на съедениеиндейцам.

Главным судьей был Джон Рэнниен, твердолобыйконсерватор, назначенный республиканцами и вызывающий ненависть у индейцев ибольшинства других национальных меньшинств. Семеро из девяти судей былиназначены президентами-республиканцами. Пятнадцать лет Розенберг ждал, когда вБелом доме появится демократ. Он хотел уйти со службы и нуждался в этом, однаконе мог примириться с мыслью о том, что какой-нибудь правый, вроде Рэнниена,займет его любимое место.

А ждать он мог. Он мог сидеть здесь в своейинвалидной коляске, дышать кислородом и защищать индейцев, чернокожих, женщин,бедных и окружающую среду до тех пор, пока ему не исполнится сто пять лет. И ниодин человек в мире не мог ничего поделать с этим, разве что убить его. А этобыло бы не так уж и плохо. Великий судья клюнул носом и уронил голову на плечо.Он вновь заснул. Клайн тихо отошел и вернулся в библиотеку. Он возвратитсячерез полчаса проверить кислород и дать Эйбу его таблетки.

Офис Главного судьи находится на этаже высшихдолжностных лиц, он просторнее и изысканнее в своем оформлении, чем у остальныхвосьми судей. Его первый зал используется для небольших приемов и официальныхсобраний, во втором кабинете работает Главный.

Дверь в кабинет была закрыта. За нейнаходились Главный с тремя своими помощниками, капитан полиции Верховного суда,три агента ФБР и заместитель директора бюро Льюис К.О. В кабинете цариланапряженная атмосфера. Собравшиеся старались не обращать внимания на шум,доносившийся с улицы. Это давалось им с трудом. Главный и Льюис обсуждалипоследнюю серию угроз, остальные внимательно слушали. Помощники вели записи.