Даже на первый взгляд видно, что текст Геродота более информативен и логичен, в нем присутствуют такие мелкие подробности, которые сложно придумать. В то же время рассказы оппонентов «отца истории» в большей степени изобилуют общими фразами, как будто их авторы избегают вдаваться в детали. У Геродота четко расписано, кто и где атаковал и кто куда отступил, во сколько битва началась и как она закончилась. Что не подразумевает каких-либо иных толкований текста. У Диодора и иже с ним мы встречаем странные утверждения о том, что, не найдя Ксеркса в царском шатре, греки стали бродить по лагерю в поисках убежавшего владыки Азии. В такую глупость со стороны Леонида абсолютно не верится, и здесь очень уместно будет вспомнить поговорку про иголку в стоге сена. Хотя сам факт вылазки эллинов в персидский лагерь с целью убийства Ксеркса отрицать никоим образом не следует, но, скорее всего, она произошла значительно раньше, а не в последний день битвы. Не исключено, что тот же Эфор мог случайно совместить два разных события, и в итоге версия о гибели Леонида в лагере Ксеркса пошла гулять по свету. Но это только мое предположение, и не более.

Плутарх в своем трактате «О злокозненности Геродота» беспощадно критикует «отца истории», но критика эта не всегда объективна. Например, он ставит Геродоту в упрек то, что тот не привел несколько изречений спартанцев, касающихся битвы при Фермопилах. Но такая постановка вопроса выглядит смешной, потому что Геродот действительно мог не знать, кто и что когда-то сказал. Но особенно Плутарх негодует по поводу того, что Геродот написал о сдаче в плен фиванцев во время сражения. Писатель в буквальном смысле слова мечет в «отца истории» громы и молнии, пытаясь доказать героизм фиванцев, однако получается это у него неубедительно. Плутарх пишет о том, что «вождем фиванцев под Фермопилами был не Леонтиад, а Анаксандр, как сообщают Аристофан в его “Исследовании об архонтах” и Никандр Колофонский» (De Herod. malign. ХХХIII). Но у Геродота все четко расписано по поводу сдачи в плен фиванских гоплитов: «Когда они подошли и варвары захватили их, то одни из них были тут же перебиты, другим, именно большинству их, выжжены были царские клейма, причем первым был вождь Леонтиад. С течением времени платейцы казнили сына его Евримаха, когда он во главе четырехсот фиванцев выступил против них и завладел городом Платеями» (VII, 233). Еще один момент. Сначала Плутарх упорно отказывается признавать тот факт, что фиванцев заклеймили по приказанию Ксеркса. Однако затем начинает рассуждать о том, что раз фиванцев заклеймили, то только потому, что своим героическим поведением они возбудили ненависть Ксеркса. Наивное утверждение, поскольку персидский царь обошелся с фиванцами и их стратегом как с восставшими поданными.

По большому счету, причины симпатий Плутарха лежат на поверхности, поскольку писатель был родом из города Херонея, некогда входившего в состав Беотийского союза, возглавляемого Фивами. Отсюда и попытки любой ценой подчеркнуть мужество своих земляков в борьбе с персидской агрессией. Но все старания Плутарха перевешивает один-единственный факт: в битве при Платеях фиванцы сражались плечом к плечу с персами против армии Эллинского союза. Причем сражались храбро и умело. Поэтому вопрос о поведении фиванцев в битве при Фермопилах можно считать закрытым.

Геродот пишет о том, что ему были известны имена всех спартанцев, погибших в ущелье: «В этой битве пал и Леонид, оказавшийся доблестнейшим воином, а с ним вместе и другие знатные спартанцы; имена их, как людей достойных, я узнал, и не только их, но и всех трехсот» (VIII, 224). Однако в своем труде Геродот называет имена лишь немногих воинов Спарты. Рассказав о знаменитом ответе Диенека про стрелы и солнце, «отец истории» добавляет: «После него отличились храбростью, как говорят, два лакедемонянина, сыновья Орсифанта, Алфей и Марон. Из феспийцев прославился больше всех сын Гарматида по имени Дифирамб» (VII, 227). О Мароне и Алфее упоминает Павсаний, когда рассказывает о достопримечательностях Спарты: «Есть тут святилище и Марона и Алфея: это те из лакедемонян, которые участвовали в сражении при Фермопилах и о которых говорят, что, после Леонида, они сражались лучше всех лакедемонян» (III, 12, 9). Как видим, в Спарте чтили героев Фермопил и даже соорудили в их честь святилище.

В Лакедемоне помнили не только Алфея и Марона. Продолжая рассказ о Спарте, Павсаний сообщает следующее: «Напротив театра по другую сторону – надгробные памятники: один – Павсанию, начальствовавшему в битве при Платеях, второй – Леониду; каждый год около них произносятся речи и устраиваются состязания, участвовать в которых не разрешается никому, кроме спартанцев. Кости Леонида лежат здесь потому, что сорок лет… спустя Павсаний их нашел и перенес из-под Фермопил. Тут же стоит и доска с именами всех тех, кто выдержал бой при Фермопилах против персов; при их именах стоят также и имена их отцов» (III, 14, 1). В данном свидетельстве присутствует анахронизм, военачальник Павсаний никак не мог перенести в Спарту останки Леонида спустя 40 лет после гибели царя, поскольку был казнен еще в 469 г. до н. э.

Культ защитников Фермопил привел к тому, что в Лакедемоне саму битву стали воспринимать как победу: «Лакедемоняне до битвы при Левктрах не потерпели ни одного поражения, так что они не допускали, что могут быть побеждены в пешем строю: они говорили, что и Леонид <при Фермопилах> победил, но что ему не хватило сотоварищей для окончательного уничтожения мидян» (Paus. I, 13, 5). Примерно в таком же духе высказался Исократ: «Спартанцы погибли в неравном бою; сказать, что их победили, было бы кощунством, ибо никто из них не опозорил себя бегством» (IV, 92). Павсаний вообще ставил сражение за Фермопилы в один ряд с победой при Саламине: «После Мильтиада Леонид, сын Анаксандрида, и Фемистокл, сын Неокла, отразили от Эллады Ксеркса – Фемистокл в результате двух морских сражений, а Леонид – битвой при Фермопилах» (VIII, 52, 2). По большому счету, именно спартанского царя Павсаний считает величайшим героем Греции: «Много было войн и у греков и у варваров между собою, но легко перечислить те, которым доблесть одного человека дала величайшую славу; так, Ахилл прославил войну под Илионом, а Мильтиад – Марафонский бой. Но мне кажется, что подвиг выполненного Леонидом долга превзошел все подвиги и до и после этого времени. Тому самому Ксерксу, который из всех