Я едва не вздыхаю от облегчения.

Ведь всегда есть шанс, что я выберу дом, где люди ненавидят друг друга. И это окончательно убедит Танатоса в том, во что он и без того верит, – что людям лучше быть мертвыми, чем живыми.

– Сюда, – командую я.

Мы подъезжаем и спешиваемся. Домик одноэтажный, похож на ранчо, с декоративной дымовой трубой и невысоким заборчиком. Но даже темной дождливой ночью задержаться под окнами чьего-либо дома – верный способ привлечь к себе внимание.

Взяв Смерть за руку, я веду его к воротам, бесшумно отодвигаю засов, и мы проскальзываем на задний двор.

Здесь окна светятся ярче. Занавески не задернуты, и я тяну Танатоса к дальнему окну – окну, как оказывается, гостиной.

В доме семья отдыхает после долгого дня. Мальчик и две девочки растянулись на полу, играя во что-то. Мальчик постарше удобно устроился в кресле с книгой. Их родители сидят рядом на кушетке, попивая какую-то янтарную жидкость из высоких бокалов. Ноги женщины лежат на коленях мужа. Они о чем-то болтают.

Всадник глядит на меня.

– Что теперь?

– Просто… посмотри на них немного.

Он хмурится. С темных волос стекает вода. Танатос поднимает крыло, кое-как прикрывая меня от хлесткого нескончаемого дождя.

Я смотрю на небо.

– Можешь прекратить ливень.

– А нужно? – бурчит он. – Мне нравится, как твоя одежда облепляет тело, кисмет.

– Танатос.

Он кривит уголок рта.

– Ты раздражена только потому, что на мне доспехи и ты не можешь насладиться тем же зрелищем.

Я невольно прыскаю и тут же прикусываю губу, обрывая смех. Но поскольку никто в доме не выглядывает в окно, понимаю, что меня не услышали.

Однако я все равно толкаю всадника локтем. Он покачивается – и поводит крылом. Я падаю прямо на него, а он обнимает и целует меня.

Когда его губы прижимаются к моим, дождь стихает, а потом и прекращается вовсе.

Смерть прерывает поцелуй.

– Я все равно намерен сделать тебя мокрой… попозже.

– Перестань, – шепчу я, заливаясь краской.

Он ухмыляется, но вновь переключает внимание на семейство.

Их вечер довольно обыденный, однако всадник рядом со мной замирает, и смотрит, и смотрит.

Родители тихо беседуют, дети на полу спорят о правилах игры. Мальчишка переворачивает доску, его сестра плачет и бежит к матери, которая обнимает и утешает ее.

Старший мальчик, мирно читавший книгу, пользуется моментом, чтобы схватить подушку и стукнуть ею младшего братца. Мальчик падает, но разреветься толком не успевает, потому что их отец хватает другую подушку и швыряет в старшего. Скоро плач прекращается, и вся семья включается в веселый подушечный бой.

У меня перехватывает горло. Это могла бы быть я… я и моя семья лет десять назад, если добавить еще несколько ребятишек. Тут нет громких слов, но их взаимная любовь очевидна, хотя бы и по этому глупому простецкому способу общения.

Подушечный бой заканчивается тем, что мама щекочет детишек, а отец подбрасывает одного из них к потолку и ловит – и вот уже вся ребятня обступила папу, упрашивая, чтобы и их тоже подкинули.

– Ладно, пора в кровать, – говорит мама.

Одна из девочек хнычет, ее брат уныло опускает голову, однако через десять минут гостиная пустеет. Конец.

Смерть моргает, словно выходя из транса.

– Так странно было наблюдать за ними, Лазария, – признается он, отворачиваясь от окна. – Я полагал, что жить – это делать то, что делаем мы с тобой. И забыл, что миллионы других людей делают то же самое каждый божий день.

Миллионы людей. Он уже упоминал это число прежде, и я цепляюсь за него. Миллионы. Значит, нас, живых, еще много, и надежда еще не потеряна.

Смерть молча возвращается к скакуну, пасущемуся на лужайке, как обычная лошадь.

Мы молча садимся в седло. Только теперь я осознаю, что близится вторая часть нашего соглашения. Смерть обещал повременить с убийством города, пока не увидит проблеск человечности.

Ну что ж, он увидел.

Может, он подождет, когда мы пересечем черту города, он ведь намекал на это раньше. Но, честно говоря, это не имеет большого значения. От мысли о том, что2́ последует дальше, у меня желудок переворачивается. Хорошие люди умрут, унеся с собой всю свою любовь, весь свой свет, весь свой задор.

Мысль о том, что завтра этих маленьких детей уже не будет, дико болезненна – как и мысль об этой паре, пьющей из высоких бокалов и закидывающей ноги друг на друга.

– Позволь им сперва заснуть, – хрипло прошу я.

Между мной и всадником повисает тишина, нарушаемая только стуком копыт.

Я чувствую, как Смерть тяжело вздыхает, и мне хочется верить, что он испытывает некоторые колебания или сожаление о том, что собирается сделать. Хочется верить, но… я не знаю.

Наконец он говорит:

– Хорошо, кисмет. Обещаю.

______

Мы все еще едем по городу, когда Смерть говорит:

– Мне еще нужно найти тебе место для отдыха.

– Я не хочу останавливаться, – отвечаю. – По крайней мере здесь.

Мысль о том, чтобы проснуться в городе, в котором все умерли… при наличии выбора я предпочту любой другой вариант.

После очередной паузы Танатос произносит:

– Я найду нам дом за городской чертой, хотя и не могу обещать ничего грандиозного.

Мне все равно. И всегда было все равно.

Проходит еще несколько минут. Я все еще переживаю то, что случится с той семьей – и со всем этим городом. Раз от разу не становится легче.

– Открой мне секрет, – голос мой срывается. – Что-нибудь, что знаешь только ты и больше никто.

Может, во мне сейчас говорит фатализм, но мне нужно разобраться во всей этой мучительной тоске. Если миру суждено сгореть – если какой-то великий бог хочет, чтобы мир сгорел, – то мне нужно понять, почему, или по крайней мере осознать, что это каким-то образом правильно. Потому что я рассмотрела вопрос с самых разных сторон и по-прежнему не могу найти смысла.

– Любопытное создание, – нежно ворчит Смерть. – Я открою тебе все секреты, но ты должна будешь взамен открыть мне свои, человеческие.

– Какие человеческие? У меня нет секретов.

– О, у тебя их множество, – говорит он.

Ну, я могла бы выдать ему семейный секретный рецепт приготовления лучшего персикового пирога в Джорджии, но, честно говоря, ничего другого у меня просто нет.

– А что ты хочешь узнать?

– Каково это, быть ребенком? – спрашивает он.

Вопрос застает меня врасплох. Хотя, наверное, не должен бы, ведь мы целый вечер следили за крошечными человечками.

– Как же это все-таки странно, что ты не знаешь таких вещей.