Дело было сделано, и теперь оставалось только лечь иумереть. Лелька целыми днями только это и делала: лежала и ждала смерти. Наслужбу больше не ходила – с тех самых пор, как сидела там до вечера ивысматривала в окошко таинственную «эмку». В секретарской, в шкафу, должнобыть, так и висел на плечиках ее серый костюм и блузка с застежками до горла,так и стояли внизу полуботинки без каблука, со шнурками, концы у которых былинамазаны канцелярским клеем. Со шнурков этих почему-то очень быстро соскочилизажимы, концы размахрились и перестали пролезать в дырочки, Лелька сначалазакручивала и слюнила их, а потом Гошка сказал ей, чтобы намазала клеем, да неодин раз, а несколько, и концы будут торчать, как стрелы.

В самом деле, очень удобная штука клей, оказывается. Лелькапотом всю свою заготконтору научила той же простейшей хитрости, а то все ходилис размахрившимися шнурками.

Интересно, что они там о ней думают, в заготконторе? Ну, прото, куда она вдруг пропала, чуть ли не неделю глаз на работу не кажет? Можетбыть, уже уволили заглазно, выписали расчет? Может быть, надо сходить вбухгалтерию, получить деньги и забрать трудовую книжку, где будет проставлено:«Уволена за систематические прогулы» или что-то подобное?

На трудовую книжку плевать, сдалась она Лельке, а деньги,конечно, не помешают. Те, что оставались, уже на исходе. Соседка, которойЛелька дает их, чтобы приносила няне продукты с базара, слишком много тратит,пакость такая. И не проверишь никак! На все один ответ: «Подорожало!» «Ну не вчетыре же раза за неделю подорожало молоко!» – сказала в прошлый раз Лелька.«Вот представьте себе! – сказала соседка вызывающе. – А если не верите,Лелечка, возьмите да сами сходите на базар и посмотрите. А то что за модувзяла: молодая, здоровая, а сиднем сидит в четырех стенах. И я ей, главное,продукты таскай, да еще за просто так!»

Лелька больше не спорила: соседка ей была нужна. Когданаконец срок ее мучений на земле закончится, кто присмотрит за няней? Няняпомирать, такое ощущение, не собиралась: лежит да лежит, спит да спит, молитсяда молится шепотом, с Лелькой почти не разговаривает, только покушать тихонечкопопросит, попить или на судно. Няня терпит муку своей жизни, что тут скажешь,геройски. Как святая. К тому же за последнее время у нее что-то совсем плохостало с головой, там уже все перепуталось. Она словно бы улетает куда-то,совсем в другой мир, даже не в тот, в котором они все: отец, мама, Гошка и Лиза– жили раньше, до того, как убили отца и Россию тоже убили, а уносится в ещеболее далекое прошлое, к какой-то своей прежней воспитаннице по имени Лизонька,Елизавета. Ну не странно ли, что ту звали точно так же, как Лельку на самомделе зовут?

Иногда Лельке казалось, что няня просто-напросто бредит, ане вспоминает. Ну и ладно, слушать ее бред было очень интересно. Лежа без дела,в тупом полусне на своем диванчике, свернувшись клубком под шубкой (веснанаступала семимильными шагами, но в их полуподвальчике всегда было стыло исыро), Лелька качалась на блаженных волнах няниного бреда и мечтала только ободном: чтобы та бормотала всегда, сутки напролет, не просила пить или есть, незвала ее. Тогда можно было бы тихо, блаженно угаснуть. А начнешь подавать ейводу, или кашу, или хлеб, как-то незаметно и сама отопьешь, откусишь, глотнешьснова жизни, сил, продлишь муку на час, на день, а там, глядишь, и на месяц…

Не будь няни, Лелька уже давно развязалась бы с жизнью сама,у нее хватило бы решимости. Да на что тут решаться-то? Из тьмы уйти на свет?Совсем не трудно! Сбросить гниющие телесные одежды? Вовсе не мучительно! Отврагов и мучителей убежать к друзьям и любимым? Вовсе не преступно! Да неужелиБог не простил бы ей греха самоубийства, зная, что она жизнь положила на алтарьмести? И разве не заслуживает отдыха путник, который долго-долго влачил своймучительный путь?

Няню нельзя бросить, вот что держало. Куда ее денешь? Гошкаее забрать не может, дядя Гриша – тоже. Она на Лелькиных руках, на еепопечении. Вот чего они с Гошкой не предусмотрели, когда строили свой великийплан, – что делать и как существовать после свершения. Как доживать.

Если бы не няня…

Если бы не няня!

А родители-то заждались, Лелька чувствовала это всем своимсуществом. Ну, отец – он поймет. Хоть Лелька и не успела его толком узнать(все-таки его убили, когда она была совсем маленькая), однако любовь к немужила в ее сердце, кажется, с самых первых минут жизни, когда он взял ее, толькородившуюся, еще не обмытую, на руки. Мама тогда лежала чуть живая после трудныхродов. Ее сил только и хватило, чтобы сказать: детей, мол, у нее не будетбольше никогда, да и хватит мучиться – запоздалая, нечаянная, нежданная дочкадоставила ей столько страданий…

Лелька не знала, кто ей об этом рассказал. Такоевпечатление, никто. Такое впечатление, она и сама это всегда знала – помнила,как ни смешно говорить о воспоминаниях новорожденного младенца.

А может быть, не так уж и смешно?

Ну так вот, об отце. Он, конечно, поймет, почему оназадерживается. Он няню очень любил. Она его – тоже, хотя, кажется, между нимичто-то было, что-то стояло между ними с давних-давних времен, о чем няняникогда не рассказывала. А вот мама ее как раз недолюбливала. Судя по рассказамГошки, она няню терпела просто из-за того, что отец так велел. И не любилаиз-за того, что для отца няня была с чем-то давним, с чем-то дорогим связана.Тайна, семейная тайна, которую никак не открыть теперь. Конечно, когда Лельканаконец-то встретится с отцом, он ей все расскажет. Наверное, и раньше, прижизни, рассказал бы, да вот беда – не успел…

Лелька не совсем понимала, сколько дней провела в такомполузабытьи.

Однажды поздно вечером в окно легонько, но настойчивопостучали.

Лелька неохотно открыла заспанные глаза.

Кто это может быть?

Да мало ли… Дядя Гриша явился ее проведать, например. Онзаходил редко, очень редко, и только вот в такую глухую ночную пору. Точно также редко приходил и брат – тоже под покровом ночи, тайно. Соседка былаубеждена, что и «старый» (дядя Гриша), и «молодой» (Гошка) – такие же Лелькиныхахали, как и все прочие. Но у каждого из них был свой ключ от старинных,крепких, надежных замков. К чему им стучать-то? Пожалуй, ни тот, ни другойсейчас там, за дверью, скорее всего, кто-то из настоящих хахалей явился,наскучавшийся по «лапушке», «сучонке», «твари», «ляльке», «телочке»,«прошмандовке»… как ее только не называли!

Что? Кто-то из хахалей?

Лелька села на постели так резко, что закружилась голова.Мгновение помедлила, собираясь с силами.

А может, соседка?