того, старался выяснить исторический смысл войны, чем неоднократно вызывал сильный гнев высокопарных демократов. Уже такой певец, как Байрон, изливал некогда чаши бурного гнева на обоих полководцев, которые в битве под Ватерлоо были знаменоносцами феодальной Европы и нанесли смертельный удар наследнику Французской революции; по характерной случайности, Энгельс в своих письмах к Марксу тоже набросал исторические портреты Блюхера и Веллингтона. Портреты эти такие ясные и точные при всей своей сжатости, что и при современном состоянии военной науки едва ли требуют малейшей поправки.

И в третьей области знаний, очень занимавшей Энгельса, в области естествознания, ему не было дано довести до конца свои исследования в течение тех десятилетий, когда он взял на себя кабалу купечества, чтобы предоставить простор для научной работы тому, кого он ставил выше себя.

Судьба Энгельса была, таким образом, тоже трагичная. Но Энгельс никогда не сетовал на нее; он был столь же чужд сентиментальности, как и его друг. Он всегда считал величайшим счастьем своей жизни то, что стоял сорок лет рядом с Марксом, хотя в уплату за это счастье его затмевала более мощная фигура его друга. Он даже не испытывал запоздавшего удовлетворения, когда после смерти Маркса занимал в течение десятилетия первое место в международном рабочем движении и был в нем бесспорно первой скрипкой. Энгельс, напротив того, считал, что ему придают большее значение, чем он заслуживает.

Каждый из двух друзей вполне отдавался общему делу, каждый приносил делу не тождественную, но одинаково большую жертву без всякого ропота или хвастовства, и благодаря этому дружба их сделалась союзом, не имеющим себе подобного во всей истории.

Глава 9. Крымская война и кризис

Европейская политика

В конце 1853 г. Маркс покончил маленьким памфлетом против Виллиха свою борьбу с «демократическим шарлатанством эмиграции и с игрой в революцию». Приблизительно в это же время начался с Крымской войны новый период европейской политики, сильно захватившей внимание Маркса в последующие годы.

Мысли Маркса по этому вопросу изложены преимущественно в его статьях в «Нью-йоркской трибуне». Хотя эта газета и низводила его на степень обыкновенного газетного корреспондента, но Маркс все же с полным правом утверждал, что «лишь в виде исключения занимался настоящим корреспондентством». Верный себе, он облагораживал и ремесленный газетный труд; много работая над научной подготовкой статей, он придавал им постоянную ценность.

Эти сокровища все еще большей частью хранятся под спудом, и требуются довольно большие усилия, чтобы извлечь их на свет. «Нью-йоркская трибуна» обращалась со статьями Маркса, так сказать, как с сырым материалом и по своему усмотрению или бросала их в корзину, или печатала под собственным флагом: а часто, как говорил, рассердившись, Маркс, она печатала за его подписью только «дрянь». Ввиду этого нельзя восстановить все, что писал Маркс для американской газеты, и даже, поскольку это окажется возможным, нужна будет еще тщательная проверка, чтобы установить в точности границы его работы.

Необходимое для этого подспорье явилось лишь сравнительно недавно, когда вышла в свет переписка Энгельса и Маркса. Из нее, например, выясняется, что ряд статей о немецкой революции и контрреволюции, автором которых издавна считали Маркса, написаны были большей частью Энгельсом. При этом Энгельс не только писал для «Нью-йоркской трибуны» статьи по военным вопросам, что было давно известно, но и много работал в газете в разных других областях. Кроме упомянутого ряда статей, собраны до сих пор его статьи из «Нью-йоркской трибуны» по восточному вопросу. Но этот сборник, как по тому, что в него вошло, так и по тому, что не вошло, еще более спорный, чем первый, в котором только неверно обозначено имя подлинного автора.

Такого рода критическая поверка — еще только более легкая часть работы. Хотя Маркс и поднял на значительную высоту свой газетный труд, но все же не мог превзойти самого себя. Даже величайшему гению не дано делать новые открытия или рождать новые мысли два раза в неделю, как раз к отходу парохода по вторникам и пятницам.

Ему в таких условиях неизбежно приходится иногда, как сказал однажды Энгельс, «работать спустя рукава и полагаясь только на память». Кроме того, газетная работа всегда зависит от текущих новостей и связанных с этим меняющихся настроений и непременно должна с ними считаться, чтобы не стать скучной и сухой. Какую ценность имели бы четыре толстых тома переписки Энгельса и Маркса, не будь в них сотни противоречий, среди которых развивались основные линии их мышления и борьбы!

Руководящие линии их европейской политики, начиная с Крымской войны, совершенно ясны в настоящее время и без того огромного материала, который погребен на полосах «Нью-йоркской трибуны» и ждет еще воскрешения. Эта политика Маркса и Энгельса составляет некоторый поворот. Авторы Коммунистического манифеста сосредоточивали свое главное внимание на Германии, так же как потом и «Новая рейнская газета». Она воодушевленно выступала после того за независимость поляков, итальянцев и венгерцев и, наконец, требовала войны с Россией, как с мощным резервом европейской контрреволюции. Это требование газета Маркса все более и более расширяла до требования мировой войны против Англии, считая, что только при условии таковой социальная революция перейдет из царства утопии в царство действительности.

«Англо-русское рабство, тяготеющее над Европой» — таковым сделался исходный пункт европейской политики Маркса в эпоху Крымской войны. Он приветствовал эту войну, поскольку казалось, что она положит предел перевесу, достигнутому царизмом, благодаря победе контрреволюции; но он менее всего одобрял способы, которыми западные державы боролись против России.

Таково же было и отношение Энгельса. Он называл Крымскую войну «всеохватывающей комедией ошибок», причем ежеминутно приходится задаваться вопросом: кого же здесь, собственно, надувают? И Маркс и Энгельс считали эту войну, поскольку ее вела Франция и в особенности Англия, только показной, хотя она и стоила миллиона человеческих жизней и несчетных миллионов деньгами.

Так оно, действительно, и было, в том смысле, что ни лже-Бонапарт, ни лорд Пальмерстон, тогдашний английский министр иностранных дел, не намеревались сразить русского колосса в его жизненном нерве. Заручившись тем, что Австрия будет удерживать главные русские силы на западной границе, они перенесли войну в Крым, но споткнулись там о севастопольскую крепость и только через год завоевали половину ее. Этими скудными лаврами и пришлось удовольствоваться, и в конце концов победители выпрашивали у «побежденной» России позволения беспрепятственно увести свои войска домой.

Со стороны лже-Бонапарта довольно ясно, почему он не решился начать против царя борьбу на жизнь и на смерть, менее понятно это было со стороны Пальмерстона,