Она положила руку ему на плечо, и это, казалось, взбодрило Никоса.

– Меня уже тошнит от еды в столовой, тебя еще нет? – произнес он. – У меня есть что еще тебе показать.

Снаружи вечер был пронзительно холодным, но прекрасным. Оживленная жизнь Гарвард-сквер, на которую с неба цвета индиго с улыбкой взирал полумесяц. Выйдя из Лоуэлл-хауса, Кади и Никос перехватили по кусочку сицилийской пиццы в «Ночс», а затем сделали остановку у «Бердикс», где заказали густой горячий шоколад, чтобы, наслаждаясь им, прогуляться по площади. Никос сунул руку Кади себе в карман, согревая.

– Куда мы идем? – спросила Кади.

– Это сюрприз.

Они бок о бок шли по Гарден-стрит, мимо старого колониального кладбища. Никос постоянно смешил Кади, так что она и опомниться не успела, как они миновали общежития и свернули налево, в комплекс строений, которых она никогда раньше не видела. Только когда они остановились, Кади прочитала вывеску на ухоженном зеленом фоне: Гарвардский смитсоновский центр астрофизики.

– Ты когда-нибудь была в обсерватории? – спросил Никос.

Кади отвела взгляд от его лица, посмотрела на куполообразное здание позади и удивленно рассмеялась:

– Нет. А разве она уже не закрыта?

– У меня есть приятель, который специализируется в астрономии. Я попросил его об одолжении. – Никос принялся обшаривать кусты. – Ищи лыжную шапочку.

Кади поискала вокруг, ощущая легкое волнение от нарушения правил. Она заметила шапочку с помпоном под кустом:

– Эта?

Кади приподняла шапку за красный помпон, и из нее выпал ключ-карточка. Никос поднял карточку из опавших листьев.

– А вот и наш пропуск. – Он увлек Кади от главной двери за угол. – Можно войти через эту маленькую пристройку. Она соединена с обсерваторией.

Кади последовала за ним внутрь пристройки, похожей на кирпичную коробку без окон, так что, когда они перешагнули порог, там царила кромешная тьма. Никос подсветил телефоном, пока искал выключатель. Вспыхнувший после щелчка свет был тусклым, не таким, как большинство флуоресцентных ламп в научных корпусах, и залил единственную комнату, заполненную рядами оливково-зеленых полок с узким проходом между ними. На каждой стояли плотные ряды тонких книжек в простых белых матерчатых обложках, различного состояния, возраста и желтизны. Словно мумифицированная библиотека.

– Что это за место? – шепотом спросила Кади.

В тишине слышалось только жужжание старой лампочки и шум вентилятора в увлажнителя воздуха. Кади подошла к одной полке, всматриваясь в странные рукописные названия, составленные из загадочных букв, чисел и – на самых потрепанных обложках – римских цифр.

– По-моему, архивные астрономические фотографии, слайды или что-то в этом духе. Джим, приятель, что оставил нам карточку, как-то рассказывал, но я слушал вполуха.

– Это фотопластины ночного неба.

Уит, подумала Кади, удивляясь, как застучало сердце.

– Судя по всему, в Гарварде их полмиллиона, – продолжал Никос, – еще с доцифровых времен.

– Коллекция восходит к тысяча восемьсот восьмидесятым годам, это единственная полная коллекция обоих полушарий.

– А теперь никто не знает, что с ними всеми делать. Джим работает с каким-то профессором истории науки, пытаются оцифровать каталог. Но каждую пластинку надо отдельно чистить и сканировать вручную, так что это очень медленный процесс. Так что на пятьсот тысяч уйдут годы или около того.

– Они записали полную карту ночного неба.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила Кади сразу обоих.

– Джим очень любит болтать, и как только оседлает любимого конька, его не остановить.

– Я брал несколько уроков астрономии и работал с пластинками раньше. Летчик – всего лишь прославленный моряк, и посему я должен уметь читать по звездам.

– По мне, это сизифов труд, если такой вообще был. Со всеми телескопами и технологиями на сегодняшний день, я не знаю, зачем мы вообще их храним. Но мне не стоит удивляться.

– Можешь себе представить?

– Гарвард любит быть единственным владельцем всего тайного и устаревшего.

– Каждую звезду на небе.

– Каждую звезду на небе, – повторила Кади. – Невероятно.

Никос на нее оглянулся:

– Да, наверное.

Он взял один конверт с полки и принялся его открывать.

– Ты уверен, что их можно трогать?

– Разве ты не считаешь, что они в хороших руках? – Никос вытащил стеклянную пластинку из конверта.

Пластина была полупрозрачной и смутно серой в центре, как грязное оконное стекло. Когда Никос поднес ее к свету, Кади увидела, что она вся испещрена крохотными, не больше песчинки, точками.

– Знаешь, что самое интересное? – спросил Никос.

– Что?

– Нет никаких архивных копий. – Он чуть разжал пальцы, позволив пластине упасть на несколько дюймов, прежде чем снова подхватил.

– Господи, Никос!

Он хохотнул.

– Немедленно верни на место.

– О, мне нравится голос строгой мамочки. Бог знает, как их вообще читают.

– Это фотонегативы.

– Дай посмотрю, – заинтригованно попросила Кади.

– Я могу показать, как их читать. Видишь вон там машина? Это негатоскоп. Выключатель сбоку.

Кади следовала указаниям Уита, Никос наблюдал. Под руководством призрака она сняла тяжелый кожаный чехол с машины, освобождая наклонную поверхность негатоскопа. Закрепила пластинку в пазы, щелкнула выключателем. Вспыхнул прожектор, освещая миниатюрные созвездия и всевозможные нацарапанные заметки и цифры астрономов далекого прошлого. Кади провела пальцем по краю стекла. Вот вам вековая запись небес, наложенная поверх настоящего.

Никос склонился над ее плечом:

– Тут надпись.

– Аннотация – это моя любимая часть. Заметки, указывающие координаты расположения.

– Как они вообще смогли рассмотреть, что рассчитывать? – спросил Никос. – Они же почти микроскопические.

– Нужна увеличительная лупа. Профессор Джонсон обычно оставляет одну на нижней полке. Посмотри, она там?

– Вот, – произнесла Кади, отыскивая маленькое цилиндрическое увеличительное стеклышко. – Увеличительная лупа.

– Вы только на нее посмотрите! – с благоговением воскликнул Никос. – Лупа и все такое. Уже тут бывала? Откуда ты так много знаешь об астрономии?

– Космический лагерь, – солгала Кади.

– Врешь как дышишь, – ухмыльнулся Никос.