— Довольно, господин Терентьев, довольно, — удалось перебитьГавриле Ардалионовичу, — успокойтесь, не раздражайте себя; вы, кажется, оченьнездоровы? Я вам сочувствую. В таком случае, если хотите, я кончил, то-естьпринужден буду сообщить только вкратце те факты, которые, по моему убеждению,не лишнее было бы узнать во всей полноте, — прибавил он, заметив некотороевсеобщее движение, похожее на нетерпение. — Я желаю только сообщить, сдоказательствами, для сведения всех заинтересованных в деле, что ваша матушка,господин Бурдовский, потому единственно пользовалась расположением изаботливостью о ней Павлищева, что была родною сестрой той дворовой девушки, вкоторую Николай Андреевич Павлищев был влюблен в самой первой своей молодости,но до того, что непременно бы женился на ней, если б она не умерласкоропостижно. Я имею доказательства, что этот семейный факт, совершенно точныйи верный, весьма малоцветен, даже совсем забыт. Далее я бы мог объяснить, какваша матушка еще десятилетним ребенком была взята господином Павлищевым навоспитание вместо родственницы, что ей отложено было значительное приданое, ичто все эти заботы породили чрезвычайно тревожные слухи между многочисленноюродней Павлищеву, думали даже, что он женится на своей воспитаннице, нокончилось тем, что она вышла по склонности (и это я точнейшим образом мог быдоказать) за межевого чиновника, господина Бурдовского, на двадцатом годусвоего возраста. Тут у меня собрано несколько точнейших фактов, для доказательства,как отец ваш, господин Бурдовский, совершенно не деловой человек, получивпятнадцать тысяч в приданое за вашею матушкой, бросил службу, вступил вкоммерческие предприятия, был обманут, потерял капитал, не выдержал горя, сталпить, отчего заболел и наконец преждевременно умер, на восьмом году после бракас вашею матушкой. Затем, по собственному свидетельству матушки вашей, онаосталась в нищете и совсем погибла бы без постоянной и великодушной помощиПавлищева, выдававшего ей до шестисот рублей в год вспоможения. Затем естьбесчисленные свидетельства, что вас, ребенка, он полюбил чрезвычайно. По этимсвидетельствам и опять-таки по подтверждению матушки вашей выходит, что полюбилон вас потому преимущественно, что вы имели в детстве вид косноязычного, видкалеки, вид жалкого, несчастного ребенка (а у Павлищева, как я вывел по точнымдоказательствам, была всю жизнь какая-то особая нежная склонность ко всемуугнетенному и природой обиженному, особенно в детях, — факт, по моемуубеждению, чрезвычайно важный для нашего дела). Наконец, я могу похвалитьсяточнейшими изысканиями о том главном факте, как эта чрезвычайная привязанностьк вам Павлищева (стараниями которого вы поступили в гимназию и учились подособым надзором) породила, наконец, мало-по-малу, между родственниками идомашними Павлищева мысль, что вы сын его, и что ваш отец был только обманутыймуж. Но главное в том, что мысль эта укрепилась до точного и всеобщегоубеждения только в последние годы жизни Павлищева, когда все испугались зазавещание, и когда первоначальные факты были забыты, а справки невозможны. Безсомнения, мысль эта дошла и до вас, господин Бурдовский, и завладела вамивполне. Ваша матушка, с которою я имел честь познакомиться лично, хоть и зналапро все эти слухи, но даже и до сих пор не знает (я тоже скрыл от нее), что ивы, ее сын, находились под обаянием этого слуха. Многоуважаемую матушку вашу,господин Бурдовский, я застал в Пскове в болезнях и в самой крайней бедности, вкоторую впала она по смерти Павлищева. Она со слезами благодарности сообщиламне, что только чрез вас и чрез помощь вашу и живет на свете; она много ожидаетот вас в будущем и горячо верит в будущие ваши успехи…

— Это, наконец, невыносимо! — громко и нетерпеливо заявилвдруг племянник Лебедева. — К чему весь этот роман?

— Омерзительно неприлично! — сильно пошевелился Ипполит. НоБурдовский ничего не заметил и даже не шевельнулся.

— К чему? Зачем? — лукаво удивился Гаврила Ардалионович,ядовито готовясь изложить свое заключение. — Да во-первых, господин Бурдовскийтеперь, может быть, вполне убежден, что господин Павлищев любил его извеликодушия, а не как сына. Уж один этот факт необходимо было узнать господинуБурдовскому, подтвердившему и одобрившему господина Келлера давеча, послечтения статьи. Говорю так потому, что считаю вас за благородного человека,господин Бурдовский. Во-вторых, оказывается, что тут вовсе не было ни малейшеговоровства-мошенничества даже со стороны Чебарова; это важный пункт даже и дляменя, потому что князь давеча, разгорячившись, упомянул, будто и я того жемнения о воровстве-мошенничестве в этом несчастном деле. Тут, напротив, былополное убеждение со всех сторон, и хоть Чебаров, может быть, и действительнобольшой мошенник, но в этом деле он высказывается не более как крючок, подьячий,промышленник. Он надеялся нажить большие деньги, как адвокат, и расчет его былне только тонкий и мастерской, но вернейший: он основывался на легкости, скоторою князь дает деньги, и на благодарно-почтительном чувстве его к покойномуПавлищеву; он основывался, наконец (что важнее всего), на известных рыцарскихвзглядах князя насчет обязанностей чести и совести. Что же касается собственногосподина Бурдовского, то можно даже сказать, что он, благодаря некоторымубеждениям своим, до того был настроен Чебаровым и окружающею его компанией,что начал дело почти совсем и не из интересу, а почти как служение истине,прогрессу и человечеству. Теперь, после сообщенных фактов, всем, стало быть, иясно, что господин Бурдовский человек чистый, несмотря на все видимости, икнязь теперь скорее и охотнее давешнего может предложить ему и свое дружескоесодействие и ту деятельную помощь, о которой он упоминал давеча, говоря ошколах и о Павлищеве.

— Остановитесь, Гаврила Ардалионович, остановитесь! —крикнул князь в настоящем испуге, но было уже поздно.

— Я сказал, я уже три раза говорил, — раздражительно крикнулБурдовский, — что не хочу денег. Я не приму… зачем… не хочу… вон!..

И он чуть не побежал с террасы. Но племянник Лебедевасхватил его за руку и что-то шепнул ему. Тот быстро воротился и, вынув изкармана незапечатанный письменный конверт большого формата, бросил его настолик, стоявший подле князя.

— Вот деньги!.. Вы не смели… не смели!.. Деньги!

— Двести пятьдесят рублей, которые вы осмелились прислатьему в виде подаяния чрез Чебарова, — пояснил Докторенко.

— В статье сказано пятьдесят! — крикнул Коля.

— Я виноват! — сказал князь, подходя к Бурдовскому: — яочень виноват перед вами, Бурдовский, но я не как подаяние послал, поверьте. Яи теперь виноват… я давеча виноват. (Князь был очень расстроен, имел видусталый и слабый, и слова его были несвязны.) Я сказал о мошенничестве… но этоне про вас, я ошибся. Я сказал, что вы… такой же, как я, — больной. Но вы нетакой же, как я, вы… даете уроки, вы мать содержите. Я сказал, что вы ославиливашу мать, но вы ее любите; она сама говорит… я не знал… Гаврила Ардалионовичмне давеча не договорил… я виноват. Я осмелился вам предложить десять тысяч, ноя виноват, я должен был сделать это не так, а теперь… нельзя, потому что выменя презираете…