Князь сел и успел опять посадить повскакавшую с месткомпанию господина Бурдовского. В последние десять или двадцать минут онговорил, разгорячившись, громко, нетерпеливою скороговоркой, увлекшись,стараясь всех переговорить, перекричать, и уж конечно пришлось ему потом горькораскаяться в иных вырвавшихся у него теперь словечках и предположениях. Если быне разгорячили и не вывели его почти из себя, — не позволил бы он себе такобнаженно и торопливо высказать вслух иные догадки свои и излишниеоткровенности. Но только что сел он на место, как одно жгучее раскаяние до болипронзило его сердце: Кроме уж того, что он “обидел” Бурдовского, так гласнопредположив и в нем ту же болезнь, от которой сам лечился в Швейцарии, — крометого, предложение десяти тысяч, вместо школы, было сделано, по его мнению,грубо и неосторожно, как подаяние, и именно тем, что при людях вслух быловысказано. “Надо было бы переждать и предложить завтра наедине, — тотчас жеподумал князь, — а теперь, пожалуй, уж не поправишь! Да, я идиот, истинныйидиот!” решил он про себя в припадке стыда и чрезвычайного огорчения.

Между тем Гаврила Ардалионович, до сих пор державшийся встороне и молчавший упорно, вышел по приглашению князя вперед, стал подле негои спокойно и ясно принялся излагать отчет по порученному ему князем делу. Всеразговоры умолкли мгновенно. Все слушали с чрезвычайным любопытством, особенновся компания Бурдовского.

— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал ГаврилаАрдалионович, — прямо обращаясь к слушавшему его изо всех сил Бурдовскому,выкатившему на него от удивления глаза и, очевидно, бывшему в сильном смятении,— вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родилисьровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей сколлежским секретарем господином Бурдовским, отцом вашим. Время рождения вашегослишком легко доказать фактически, так что слишком обидное для вас и дляматушки вашей искажение этого факта в статье господина Келлера объясняетсяодною только игривостью собственной фантазии господина Келлера, полагавшегоусилить этим очевидность вашего права и тем помочь интересам вашим. ГосподинКеллер говорит, что предварительно читал вам статью, хоть и не всю… без всякогосомнения, он не дочитал вам до этого места…

— Не дочитал, действительно, — перервал боксер, — но всефакты сообщены были мне компетентным лицом, и я…

— Извините, господин Келлер, — остановил его ГаврилаАрдалионович, — позвольте мне говорить. Уверяю вас, что до вашей статьи дойдетдело в свою очередь, тогда вы и заявите ваше объяснение, а теперь будем лучшепродолжать по порядку. Совершенно случайно, при помощи сестры моей, ВарварыАрдалионовны Птицыной, я достал от короткой приятельницы ее, Веры АлексеевныЗубковой, помещицы и вдовы, одно письмо покойного Николая Андреевича Павлищева,писанное к ней от него двадцать четыре года назад из-за границы. Сблизившись сВерой Алексеевной, я, по ее указанию, обратился к отставному полковнику ТимофеюФедоровичу Вязовкину, дальнему родственнику и большому, в свое время, приятелюс господином Павлищевым. От него мне удалось достать еще два письма НиколаяАндреевича, тоже писанные из-за границы. По этим трем письмам, по числам и пофактам, в них обозначенным, доказывается математически, безо всякой возможностиопровержения и даже сомнения, что Николай Андреевич выехал тогда за границу(где и пробыл сряду три года) ровно за полтора года до вашего рождения,господин Бурдовский. Ваша матушка, как известно вам, никогда из России невыезжала… В настоящую минуту я не стану читать этих писем. Теперь уже поздно; ятолько заявляю, во всяком случае, факт. Но если вам угодно, господинБурдовский, назначить хоть завтра же утром у меня свидание и привести вашихсвидетелей (в каком угодно числе) и экспертов для сличения почерка, то для менянет никого сомнения, что вам нельзя будет не убедиться в очевидной истинесообщенного мною факта. Если же так, то, разумеется, всё это дело падает и самособою прекращается.

Опять последовало всеобщее движение и глубокое волнение. СамБурдовский вдруг встал со стула.

— Если так, то я был обманут, обманут, но не Чебаровым, адавно, давно; не хочу экспертов, не хочу свидания, я верю, я отказываюсь…десять тысяч не согласен… прощайте…

Он взял фуражку и отодвинул стул, чтоб уйти.

— Если можете, господин Бурдовский, — тихо и сладкоостановил его Гаврила Ардалионович, — то останьтесь еще минут хоть на пять. Поэтому делу обнаруживается еще несколько чрезвычайно важных фактов, особенно длявас, во всяком случае, весьма любопытных. По мнению моему, вам нельзя непознакомиться с ними, и самим вам, может быть, приятнее станет, если дело будетсовершенно разъяснено…

Бурдовский уселся молча, немного опустив голову, и как бы всильной задумчивости. Уселся вслед за ним и племянник Лебедева, тоже вставшийбыло его сопровождать; этот хоть и не потерял головы и смелости, но видимо былозадачен сильно. Ипполит был нахмурен, грустен и как бы очень удивлен. В этуминуту, впрочем, он до того сильно закашлялся, что даже замарал свой платоккровью. Боксер был чуть не в испуге:

— Эх, Антип! — крикнул он с горечью. — Ведь говорил я тебетогда… третьего дня, что ты, может, и в самом деле не сын Павлищева!

Раздался сдержанный смех, двое-трое рассмеялись громчедругих.

— Факт, сию минуту сообщенный вами, господин Келлер, —подхватил Гаврила Ардалионович, — весьма драгоценен. Тем не менее, я имеюполное право, по самым точным данным, утверждать, что господину Бурдовскомухотя, конечно, и была слишком хорошо известна эпоха его рождения, но совершенноне было известно обстоятельство этого пребывания Павлищева за границей, гдегосподин Павлищев провел большую часть жизни, возвращаясь в Россию всегда намалые сроки. Кроме того, и самый этот факт тогдашнего отъезда весьманезамечателен сам по себе, чтоб о нем помнить, после двадцати слишком лет, дажезнавшим близко Павлищева, не говоря уже о господине Бурдовском, который тогда ине родился. Конечно, навести теперь справки казалось не невозможным; но ядолжен признаться, что справки, полученные мною, достались мне совершеннослучайно и очень могли не достаться; так что для господина Бурдовского и дажеЧебарова эти справки были действительно почти невозможны, если бы даже им ивздумалось их навести. Но ведь им могло и не вздуматься…

— Позвольте, господин Иволгин, — раздражительно прервал еговдруг Ипполит, — к чему вся эта галиматья (извините меня)? Дело теперьобъяснилось, главному факту мы соглашаемся верить, зачем же тянуть далеетяжелую и обидную канитель? Вы, может быть, желаете похвалиться ловкостью вашихизысканий, выставить пред нами и пред князем, какой вы хороший следователь,сыщик? Или уж не намерены ли предпринять извинение и оправдание Бурдовскоготем, что он ввязался в дело по неведению? Но это дерзко, милостивый государь! Воправданиях ваших и в извинениях Бурдовский не нуждается, было бы вам известно!Ему обидно, ему и без того теперь тяжело, он в неловком положении, вы должныбыли угадать, понять это…