— Это, это, это для благородного человека… согласитесь сами,генерал, если благородный человек, то это уж оскорбительно! — проворчал боксер,тоже вдруг с чего-то встрепенувшись, покручивая усы и подергивая плечами икорпусом.

— Во-первых, я вам не “милостивый государь”, а во-вторых, явам никакого объяснения давать не намерен, — резко ответил ужасноразгорячившийся Иван Федорович, встал с места и, не говоря ни слова, отошел квыходу с террасы и стал на верхней ступеньке, спиной к публике, — в величайшемнегодовании на Лизавету Прокофьевну, даже и теперь не думавшую трогаться ссвоего места.

— Господа, господа, позвольте же наконец, господа, говорить,— в тоске и в волнении восклицал князь, — и сделайте одолжение, будемтеговорить так, чтобы понимать друг друга. Я ничего, господа, на счет статьи,пускай, только ведь это, господа, всё неправда, что в статье напечатано; япотому говорю, что вы сами это знаете; даже стыдно. Так что я решительноудивляюсь, если это из вас кто-нибудь написал.

— Я ничего до этой самой минуты не знал про эту статью, —заявил Ипполит; — я не одобряю эту статью.

— Я хотя и знал, что она написана, но… я тоже не советовалбы печатать, потому что рано, — прибавил племянник Лебедева.

— Я знал, но я имею право… я… — забормотал “сын Павлищева”.

— Как! Вы сами всё это сочинили? — спросил князь, слюбопытством смотря на Бурдовского: — да быть же не может!

— Можно однако же и не признавать вашего права к подобнымвопросам, — вступился племянник Лебедева.

— Я ведь только удивился, что г. Бурдовскому удалось… но… яхочу сказать, что если вы уже предали это дело гласности, то почему же выдавеча так обиделись, когда я при друзьях моих об этом же деле заговорил?

— Наконец-то! — пробормотала в негодовании ЛизаветаПрокофьевна.

— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдругмежду стульями неутерпевший Лебедев, чуть не в лихорадке, — изволилипозабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашегосердца была их принять и прослушать, и что никакого они права не имеют так требовать,тем более, что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже почрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь,оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компаниейдля этих господ-с, и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же часпроводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным дажеудовольствием-с…

— Совершенно справедливо! — прогремел вдруг из глубиныкомнаты генерал Иволгин.

— Довольно, Лебедев, довольно, довольно, — начал было князь,но целый взрыв негодования покрыл его слова.

— Нет, извините, князь, извините, теперь уж этого недовольно! — почти перекричал всех племянник Лебедева: — теперь надо дело ясно итвердо постановить, потому что его видимо не понимают. Тут юридические крючкизамешались, и на основании этих крючков нам угрожают вытолкать нас с крыльца!Да неужели же, князь, вы почитаете нас до такой уже степени дураками, что мы исами не понимаем до какой степени наше дело не юридическое, и что еслиразбирать юридически, то мы и одного целкового с вас не имеем права потребоватьпо закону? Но мы именно понимаем, что если тут нет права юридического, то затоесть право человеческое, натуральное; право здравого смысла и голос совести, и пустьэто право наше не записано ни в каком гнилом человеческом кодексе, ноблагородный и честный человек, то-есть всё равно что здравомыслящий человек,обязан оставаться благородным и честным человеком даже и в тех пунктах, которыене записаны в кодексах. Потому-то мы и вошли сюда, не боясь, что нас сбросят скрыльца (как вы угрожали сейчас) за то только, что мы не просим, а требуем, иза неприличие визита в такой поздний час (хотя мы пришли и не в поздний час, авы же нас в лакейской прождать заставили), потому-то, говорю, и пришли, ничегоне боясь, что предположили в вас именно человека с здравым смыслом, то-есть счестью и совестью. Да, это правда, мы вошли не смиренно, не как прихлебатели иискатели ваши, а подняв голову, как свободные люди, и отнюдь не с просьбой, а ссвободным и гордым требованием (слышите, не с просьбой, а требованием, зарубитесебе это!). Мы с достоинством и прямо ставим пред вами вопрос: признаете ли высебя в деле Бурдовского правым или неправым? Признаете ли вы себяоблагодетельствованным и даже, может быть, спасенным от смерти Павлищевым? Еслипризнаете (что очевидно), то намерены ли вы, или находите ли вы справедливым посовести, в свою очередь получив миллионы, вознаградить нуждающегося сынаПавлищева, хотя бы он и носил имя Бурдовского? Да или нет? Если да, то-есть,другими словами, если в вас есть то, что вы называете на языке вашем честью исовестью, и что мы точнее обозначаем названием здравого смысла, тоудовлетворите нас, и дело с концом. Удовлетворите без просьб и без благодарностейс нашей стороны, не ждите их от нас, потому что вы делаете не для нас, а длясправедливости. Если же вы не захотите нас удовлетворить, то-есть ответите:нет, то мы сейчас уходим, и дело прекращается; вам же в глаза говорим, при всехваших свидетелях, что вы человек с умом грубым и с развитием низким; чтоназываться впредь человеком с частью и совестью вы не смеете и не имеете права,что это право вы слишком дешево хотите купить. Я кончил. Я постановил вопрос.Гоните же теперь нас с крыльца, если смеете. Вы можете это сделать, вы в силе.Но вспомните, что мы всё-таки требуем, а не просим. Требуем, а не просим!..

Племянник Лебедева, очень разгорячившийся, остановился.

— Требуем, требуем, требуем, а не просим!.. — залепеталБурдовский и покраснел как рак.

После слов племянника Лебедева последовало некотороевсеобщее движение, и поднялся даже ропот, хотя во всем обществе все видимоизбегали вмешиваться в дело, кроме разве одного только Лебедева, бывшего точнов лихорадке. (Странное дело: Лебедев, очевидно, стоявший за князя, как будтоощущал теперь некоторое удовольствие фамильной гордости после речи своегоплемянника; по крайней мере с некоторым особенным видом довольства оглядел всюпублику.)

— По моему мнению, — начал князь довольно тихо, — по моемумнению, вы, господин Докторенко, во всем том, что сказали сейчас, на половинусовершенно правы, даже я согласен, что на гораздо большую половину, и я бысовершенно был с вами согласен, если бы вы не пропустили чего-то в вашихсловах. Что именно вы тут пропустили, я не в силах и не в состоянии вам точновыразить, но для полной справедливости в ваших словах, конечно, чего-тонедостает. Но обратимся лучше к делу, господа, скажите, для чего напечатали выэту статью? Ведь тут что ни слово, то клевета; так что вы, господа, по-моему,сделали низость.

— Позвольте!..

— Милостивый государь!..

— Это… это… это… — послышалось разом со сторонывзволнованных гостей.