грек лежал без чувств и без движения, только из уст его порою вылетали неясные слова, как в горячечном бреду.

Стоя над Главком, в ожидании прохожих, которых он продолжал скликать громким голосом, египтянин почувствовал в глубине души некоторую жалость и угрызение совести – ведь, несмотря на свои пороки, он все-таки был человеком! Беспомощное состояние Главка, его несвязные бормотания, расстройство его рассудка, – все это поразило мага сильнее, чем даже смерть Апекидеса. Едва слышно прошептал он про себя:

– Жалкий прах! Бедный рассудок человеческий! Куда девалась теперь душа этого несчастного? Я мог бы пощадить тебя, о мой соперник… отныне лишенный возможности быть мне соперником… но судьба решила иначе, надо мне подумать о своей собственной безопасности. Она требует этой жертвы.

И, чтобы заглушить в себе невольное раскаяние, он еще громче позвал на помощь, вынул стилет из-за пояса Главка, обмакнул его в кровь убитого и бросил возле трупа.

Между тем к месту убийства сбежалось несколько запыхавшихся граждан. Иные с факелами, совершенно ненужными, благодаря яркому лунному сиянию, и бросавшими багровый отблеск среди темных деревьев. Скоро целая толпа окружила роковое место.

– Подымите мертвое тело, – приказал египтянин, – и хорошенько сторожите убийцу!

Тело подняли. Каков же был ужас и священное негодование присутствующих, когда узнали в этом безжизненном трупе жреца всеми обожаемой и почитаемой Исиды… Но еще сильнее было всеобщее удивление, когда увидели, что обвиняемый не кто иной, как блестящий, очаровательный афинянин.

– Главк! – вскричали все присутствующие в один голос. – Быть не может!

– Скорее можно думать, что это сделал сам египтянин, – шепнул один из присутствовавших на ухо соседу.

Тут сквозь толпу пробрался центурион с важным, начальническим видом.

– Что это! Кровопролитие! Кто же убийца?

Народ указал на Главка.

– Он? Клянусь Марсом, он сам больше похож на жертву, чем на убийцу! Кто обвиняет его?

– Я, – проговорил Арбак, надменно выпрямляясь. Драгоценные каменья, украшавшие его одежду, засверкали перед глазами воина и тотчас же убедили достойного центуриона в почтенности этого свидетеля.

– Извини, твое имя?.. – спросил он.

– Арбак. Надеюсь, оно хорошо известно в Помпее. Проходя через рощу, я увидел грека, о чем-то горячо спорившего с жрецом. Меня поразили резкие жесты, буйные телодвижения и громкий голос афинянина. Он показался мне пьяным или сумасшедшим. Вдруг я увидел, что он занес свой стилет над жрецом… Я бросился к нему, но было уже поздно, я не успел предупредить удара. Он дважды ударил свою жертву и нагнулся над нею. В эту минуту, охваченный ужасом и негодованием, я повалил убийцу наземь. Он упал сразу, без борьбы, и это еще более подтверждает мое подозрение, что, совершая преступление, он был не в своем уме, так как, недавно оправившись от тяжкой болезни, я не мог нанести очень сильного удара, а телосложение у Главка, как видите, крепкое и юношеское.

– Он открыл глаза… губы его шевелятся, – сказал воин. – Говори, обвиняемый, что можешь ты сказать в свое оправдание.

– В оправдание, ха, ха! Ловко было сделано дельце! Когда старая колдунья напускала на меня змею, а Геката стояла возле, хохоча во все горло, что мне оставалось делать?.. Но я болен, мне дурно… огненное жало змеи уязвило меня. Уложите меня в постель и пошлите за доктором. Сам старый Эскулап придет ко мне, если вы скажете ему, что я грек. О, сжальтесь, сжальтесь… Я весь горю, мозг и внутренности мои в огне!

И со страшным, раздирающим стоном афинянин упал на руки присутствующих.

– Он бредит, – проговорил офицер с состраданием, – вероятно, он в припадке безумия ударил жреца. Видел его кто-нибудь сегодня?

– Я, – отозвался один из зрителей, – сегодня утром он проходил мимо моей лавки и заговорил со мной. Он показался мне здоровым, как никто из нас.

– А я видел его с полчаса тому назад, – заметил другой, – он бежал по улице, что-то бормоча про себя со странными жестами. Вид у него был именно такой, как описывает египтянин.

– Новое подтверждение свидетельства Арбака, оно должно быть справедливо. Во всяком случае обвиняемого надо отвести к претору. Жаль, такой молодой, такой богач! Но ведь и преступление ужасно: умертвить жреца Исиды, в священнических одеждах и у подножия самого древнего храма!

Эти слова напомнили толпе о гнусности совершенного святотатства, чего она вначале, может быть, и не заметила в своем возбуждении и любопытстве. Народ проникся священным трепетом.

– Не мудрено, что земля заколебалась, – сказал один из зрителей, – если на ней водятся такие чудовища!

– В тюрьму его, в тюрьму! – закричали все хором.

Один пронзительный, веселый голос резко прозвучал над всеми:

– Ну, теперь не понадобится гладиатор для состязания с дикими зверями.

То был голос молодой девушки, разговор которой со стариком Медоном был передан выше.

– И в самом деле, как это удачно совпадает с играми! – воскликнуло несколько голосов, и при этой мысли всякая жалость к обвиняемому сразу исчезла. Его молодость и красота делали его еще более подходящим для арены.

– Принесите досок или, по возможности, носилки для переноса мертвого тела, – распорядился Арбак, – не подобает переносить жреца Исиды в храм грешными руками, как какого-нибудь зарезанного гладиатора.

Присутствующие с благоговением расправили тело Апекидеса на траве, повернув его лицом кверху. Несколько человек побежало отыскивать носилки для перенесения тела, чтобы к нему не прикасались руки непосвященных.

В эту минуту, расталкивая толпу, пробиралась вперед какая-то мрачная фигура, и лицом к лицу с египтянином очутился христианин Олинтий. Но сперва глаза его остановились с невыразимой горестью и ужасом на окровавленной груди и обращенном к небу лице покойника, на котором еще виднелись следы предсмертной агонии.

– Убит! – прошептал он. – Что довело тебя до этого, – твое святое рвение? Или они открыли твое благородное намерение и твоей смертью спасли себя от посрамления?

Он круто повернулся, и взор его остановился на величественной фигуре Арбака. Взгляд христианина, его лицо и даже легкая дрожь, пробежавшая по телу, выражали отвращение и ненависть к этому человеку, которого он считал таким опасным и преступным. Это был взгляд птицы, устремленный на василиска, – взгляд долгий, безмолвный. Но, стряхнув с себя овладевшее им оцепенение, Олинтий простер правую руку к Арбаку и произнес громким, проникновенным голосом:

– Этот юноша предательски убит! Но кто же убийца? Отвечай, египтянин! Клянусь Богом живым – это дело рук твоих!

На одно лишь мгновение тень тревоги и беспокойства мелькнула на мрачном лице Арбака, но тотчас же сменилась выражением гнева и негодования. Пораженные силой и неожиданностью обвинения, свидетели этой сцены столпились еще теснее вокруг двух главных действующих лиц.

– Я знаю, кто мой обвинитель, – гордо отвечал Арбак, – я угадываю,