не находил ответа. Когда Рената делала мне честь, обращаясь со мной как с будущим мужем, она обычно говорила:

– Не трать ты деньги на Текстера. Да, уйма обаяния и таланта, но неискренен.

– С чего ты взяла?

– С того. У тебя есть самоуважение, Чарли? Не видишь, что тебе очки втирают? Одна похвальба, что он в «Светском календаре-справочнике», чего стоит.

– Ах это… Но люди же любят похвастаться. Без доброго слова о самих себе они жизни не мыслят. А доброе слово надо говорить громко. У тебя есть сердце?

– А посмотри на его туалеты, на его зонтик. У классного зонтика кривая ручка должна быть естественной, а не гнутой. Ручка сама должна вырасти, понимаешь? Посмотри на его винный погреб или «дипломат», который можно купить только в одном лондонском магазине. А знаменитый водяной матрац у него в доме в Пало-Альто? Тот самый, на котором он валяется со своей смазливой девчонкой и смотрит матч на Кубок Дэвиса. И телевизор у Текстера, конечно, самый лучший, самый модный. И за все за это платит наивный поц Чарли Ситрин. Нет, ты просто сумасшедший.

Этот разговор происходил после того, как Текстер сообщил мне по телефону, что направляется в Нью-Йорк, чтобы оттуда отплыть на лайнере «Франция» в Европу, а по пути заглянет в Чикаго обсудить кое-какие детали, касающиеся «Ковчега».

– Зачем он едет в Европу? – спросила Рената.

– Ты же знаешь, он первоклассный журналист.

– Потому и плывет на «Франции» первым классом, что первоклассный журналист? Это же целых пять суток. Ему что, время девать некуда?

– Времени у него вдоволь.

– А мы летаем экономическим классом.

– Да, но у меня нет двоюродного брата, управляющего «Французскими авиалиниями». Это племянник его матери. Поэтому они путешествуют бесплатно. Старуха знакома со всеми богатеями в мире и выводит своих внучек в свет.

– Но он почему-то не выманил у этих богатеев пятьдесят ценных акций, а предпочел провести эту операцию на тебе. Богатые своих попрошаек знают. Не пойму, как ты мог совершить такую глупость.

– Собственно, банк мог бы подождать еще день-два. Его чек из миланского «Банко Амброзиано» был уже в пути.

– При чем тут итальянцы? Он говорил, что деньги его клана хранятся в Брюсселе.

– Нет, во Франции. Его часть теткиного наследства – в «Лионском кредите».

– Он обманывает тебя, а ты, развесив уши, слушаешь его надуманные объяснения. Светские знакомства в Европе – все это из хичкоковских фильмов. И что он делает, решив заглянуть в Чикаго? Велит секретарше позвонить тебе. Самому набрать номер или ответить на звонок – это, видите ли, ниже его достоинства. Цыпочка звонит, сладким голосом щебечет: «Не кладите трубку, мистер Текстер сейчас подойдет», – и ты стоишь как дурак, прижав трубку к уху. И все это, заметь, за твой счет. Наконец Текстер подходит и сообщает, что приедет, когда именно – сообщит позднее.

Все, что говорила Рената, – истинная правда. Однако я далеко не все рассказывал ей о Текстере. Он учинял скандалы в клубе, и его не раз оттуда отчисляли. Поговаривали также, что Текстер нечист на руку. У моего друга была какая-то старомодная страсть к авантюрам. Таких пройдох, как он, осталось совсем мало. Он выкидывал номера, что называется, из любви к искусству. Мне казалось, что в этом что-то есть и что его эксцентричность со временем обнаружит определенную цель. Я знал, что гасить его кредит рискованно, мои денежки могут уплыть, как денежки других, но надеялся, что со мной этого не случится. Должно же быть хоть одно исключение из правила. Я рискнул и проиграл. Как-никак Текстер мой друг и я любил его. Понимаю, меньше всего он хотел причинить мне зло. Просто у него не осталось великодушных и безответных приятелей. Так дошла очередь и до меня. Наша дружба вошла в противоречие с его жизненным принципом. Теперь я могу считать себя поклонником его таланта, и за это приходится платить. Искусство требует жертв.

Сейчас Текстер потерял свой дом в районе у залива и участок с плавательным бассейном, теннисным кортом и выращенной им самим апельсиновой рощей, а также легковой автомобиль, фургон и винный погреб.

В прошлом сентябре я летал в Калифорнию выяснить, почему не появляется первый номер «Ковчега». Это была удивительно приятная поездка. Мы бродили с Текстером по калифорнийскому солнышку – он показывал мне свои владения. В то время у меня как раз начал вырабатываться новый космологический взгляд на солнце. В значительной мере солнце – наш Творец. Человеческий дух несет в себе солнечное начало. Идущий из нас внутренний свет встречается с солнечным светом, и происходит чудо. Для глаза свет – то же самое, что для мозга мысль.

Помню тот счастливый благословенный день. Небесная голубизна обдавала нас волшебными волнами тепла. Над головой висели золотые апельсины. Текстер надел свой любимый черный плащ, но вышел босым. Пальцы у него на ногах, тесно прижатые друг к другу, напоминали финики из Смирны, уложенные в коробку. Садовник-украинец высаживал розы. Текстер предупредил, чтобы я не разговаривал с ним. «Он был охранником в немецком концлагере и до сих пор ненавидит евреев. А то опять начнет разоряться». Я чувствовал, что в этом прекрасном месте перемешиваются три начала в человеке – демоническое, доброе и дурацкое. Своим новым детям, милым наивным созданиям, Текстер разрешал играть с ножами и баллончиками от какой-то ядовитой садовой жидкости. Слава Богу, никто из них не поранился и не отравился. Ленч был накрыт подле плавательного бассейна и проходил торжественно, как светский прием. Откинув плащ, сдвинув трубку в угол рта и шевеля пальцами на ногах, хозяин собственноручно разливал вино двух марок, разливал неторопливо, с видом знатока. Завтрак был собран хорошенькой темноволосой молодой женщиной – последней женой Текстера, но за столом командовал он сам. Жена казалась вполне довольной жизнью, хотя в доме не было денег. На автозаправочной станции у Текстера не приняли чек на пять долларов, так что мне пришлось расплатиться за него кредитной карточкой. За кулисами калифорнийского великолепия его молодой жене приходилось отбиваться от кредиторов – из теннисного клуба, с водонапорной башни, из винного магазина, авторемонтной мастерской, банка.

«Ковчег» должен был верстаться на новейшем оборудовании, без дорогостоящего процесса набора. Ни одно государство не дало своему народу такое количество игрушек, как наше, и ни одно государство не отправляло массы талантливых трудоспособных граждан в самые дальние уголки безделья, на границу болезней и боли. Текстер надумал пристроить к своему дому крыло для «Ковчега». «Журнал должен находится в отдельном помещении, – заявил он, – и не мешать моей личной жизни». На манер юного ловкача Тома Сойера он заманил