сразу подошли к любимому Моне, зимнему пейзажу в Норвегии: дом, мостик, падающий снег. Благодаря удивительному сочетанию красок от картины так и веяло морозным воздухом. Текстер водрузил на свой мощный нос поблескивающее стеклом и серебром пенсне. Моне предвещал, что его нынешний приезд будет удачным. Только человек, знающий диапазон мышления Текстера, мог догадаться, о чем он думает. Я знал, о чем он думает: как было бы хорошо выкрасть этого Моне. Память услужливо подсказала ему два десятка краж от Дублина до Денвера, погони, тайники, скупщики краденого. Может быть, он имел в виду какого-нибудь мультимиллионера, построившего подземный бетонный бункер для своих живописных сокровищ и готового отдать златые горы за этот зимний пейзаж. Размах – вот о чем всегда мечтал Текстер (как, впрочем, и я). И все же он во многом оставался для меня загадкой. Я не мог решить, добрый он человек или жестокий.

Текстер скинул с носа ненужное пенсне и обратил ко мне свое багровое бородавчатое лицо. Рыжий взгляд его был тяжел и мрачен. Казалось, он немного косит.

– В Лупе скоро все позакрывается, а у меня там одно дельце. Пойдем, после этой картины я все равно не могу ни на что смотреть.

Мы получили свои вещи и вышли сквозь вращающиеся двери. Текстер захотел купить набор старинных ножей и вилок для рыбы. Сказал, что в Маллерс-билдинг есть торговец антиквариатом, его зовут Бертельстейн. «Между прочим, сейчас о серебре много спорят, – заметил он. – Говорят, сочетание рыбы с серебром – дурной знак. Но я верю в серебро».

Ножи для рыбы – кому, зачем? У человека отбирают в Пало-Альто дом, а он покупает серебро. Правда, Текстер иногда поговаривал, что у него есть еще два дома, один в итальянских Альпах, другой – в Бретани.

– Маллерс-билдинг? – машинально повторил я.

– Этого Бертельстейна во всем мире знают. Моя мама с ним знакома. Ей нужны ножи для одного ее клиента из высшего света.

И вдруг я вижу, к нам подходят Кантебиле и Полли, вижу декабрьский пар от их дыхания, вижу на обочине белый «буревестник» с работающим мотором и за распахнутой дверцей – кроваво-красную обивку сидений. Кантебиле улыбается, но улыбка выражала все, что угодно, только не радость от встречи – быть может, удивление плащом и шляпой Текстера, его покрасневшим от морозца лицом. Я чувствовал, что у меня тоже горит лицо. Кантебиле же, напротив, был необычайно бледен. Он дышал, жадно глотая воздух, как бы воруя его. Было видно, что он спешит. «Буревестник» фыркал выхлопными газами и загораживал движение. Поскольку почти целый день мысли мои были поглощены Гумбольдтом, чьи мысли всегда были поглощены Т.С. Элиотом, я подумал о сиреневых сумерках, когда сердце бьется в ожидании чего-то, как ждет седока такси с работающим мотором. Но я не мог отвлекаться. Ситуация требовала, чтобы я был начеку. Я быстро представил присутствующих друг другу: «Мисс Паломино, мистер Текстер, Кантебиле».

– Давайте по-быстрому, садитесь, – сказал Кантебиле тоном человека, привыкшего приказывать.

Нам это было ни к чему.

– Нет, – сказал я. – У нас с мистером Текстером серьезный разговор. И я предпочитаю пройти два квартала до Маллерс-билдинг, чем застрять в пробке.

– Да садись же в машину, черт возьми! – выкрикнул Кантебиле, выпрямившись.

Полли подняла личико. Ей было хорошо. Рыжие шелковистые волосы волнами спадали на воротник зеленого пальто из плотной плащевой ткани. Прелестные щечки обещали полное удовольствие в постели. Можно благодарить судьбу за такую удачу. Некоторые мужчины знают, как найти женщину, обладающую врожденной способностью удовлетворить тебя и удовлетвориться самой. Я тоже мог найти такую – по щечкам и улыбочкам, но только после того, как они отыскивались сами.

Между тем сверху, из сиреневой туманности, падал снежок и ложился на дома. Потом над нами громыхнуло. Должно быть, звуковая волна от пролетевшего над озером реактивного самолета, потому что гром бывает только в теплую погоду. В сгущающихся сумерках поверхность озера кажется жемчужной, белой – грязной, но белой. Теперешней зимой вода у берегов рано застыла, стала льдом. У Чикаго есть своя природная краса, но историческая судьба города сделала ее грубой. Не только земля, но и воздух у нас материален. Беда в том, что трудно наслаждаться зрелищем жемчужной воды, арктическим ледком по берегам и сиреневыми сумерками, когда всякие кантебиле, размахивая руками в дорогих охотничьих перчатках, толкают тебя к «буревестнику». Ты идешь на концерт, чтобы под звуки камерной музыки подумать о чем-то своем. Так и с Кантебиле. Любую ситуацию можно обратить себе на пользу. Человек, замкнутый в скорлупе личного «я» и с болезненной страстью погружающийся в собственные переживания, полагающий, будто будущность человеческого рода зависит от его умственных и нравственно-психологических исканий, потерпевший неудачу в попытке достичь взаимопонимания с другими разумными существами и, отчаявшись, решивший пойти путями чистого духа и посмотреть, куда они приведут, – такой человек получает некий нервный заряд от общения с людьми типа Кантебиле.

– Поехали! – орал Кантебиле.

– Нет, нам с мистером некогда.

– При желании время всегда найдется, – вмешался Текстер. – Куча времени.

– А как же ножи для рыбы? Больше не нужны?

– Для тебя же стараюсь, Чарли! – высоким скрипучим голосом настойчиво говорил Кантебиле. – На пятнадцать минут всего делов-то, а потом я тебя подброшу к Маллерс-билдинг за этими долбаными ножами. Между прочим, как твои успехи в суде? Понимаю, понимаю, там твоей крови жаждут, кровососы уже чистенькие бутылочки приготовили. А ты и без того как выжатый лимон. С утречка постарел лет на десять. Но ничего, я тебя поставлю на ноги. Выложишь сегодня десять косых – в пятницу получишь пятнадцать! Даю голову на отсечение. Или нет, проломишь мне башку той самой битой, которой я твой «мерседес» расколошматил. Поедем, Стронсон ждет! Ему срочно нужны наличные.

– Я в эти игры не играю. Я не ростовщик.

– Не дури, давай по-быстрому.

Я вопросительно посмотрел на Полли. Она предупреждала меня: поосторожнее с Кантебиле и Стронсоном. Она улыбкой подтвердила предупреждение, и вместе с тем ее забавляла решимость Кантебиле закинуть нас в фыркающий «буревестник», на мягкие сиденья с кроваво-красной обивкой. Это походило на похищение. Мы стояли на тротуаре как раз перед входом в институт, и любители детективных историй могли бы рассказать, как приснопамятный мафиози Дайон О’Бэньон гнал мимо этого места на своем «бугатти» со скоростью сто миль в час. Я напомнил Текстеру этот исторический факт. Куда бы ни приезжал мой приятель, ему хотелось уловить характерный дух города, и сейчас он радовался возможности проникнуться чикагским духом.

– Бертельстейн никуда не денется. Мы заскочим к нему утром по пути в аэропорт, – сказал он.

– Полли, – распорядился Кантебиле, – садись за руль, а то