– Командиры, очевидно, на футбольном поле, – сказал Гэн. – Они тоже, наверное, играют.

– Вы должны мне помочь, – сказал Месснер.

Гэн пригладил волосы, пытаясь придать им подобие порядка, и, окончательно проснувшись, положил руку на плечо друга:

– Разве я вам когда-нибудь отказывал?

Командиры не играли в мяч; они сидели на краю поля на трех складных железных стульях, обнаруженных во внутреннем дворике. Альфредо выкрикивал игрокам инструкции, Эктор с неослабным интересом следил за игрой, а командир Бенхамин подставлял лицо под лучи солнца. Их ноги утопали в высокой траве.

Хильберто провел мастерский финт. Гэн подождал окончания игры, чтобы объявить о прибытии гостя.

– Сеньоры, – сказал он, обращаясь ко всем троим. – Месснер здесь.

– Потом, – сказал командир Эктор. Сегодня утром у его очков сломалась вторая дужка, и он вынужден был придерживать их на носу, как пенсне.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал Месснер. В его голосе появилась настойчивость, какой не было раньше, но за криками игроков ее никто не заметил.

– Ладно, говорите, – сказал Эктор. Альфредо, не отрываясь, наблюдал за игрой, а Бенхамин даже не открыл глаза.

– Мне надо поговорить с вами в доме. Мы должны обсудить вопрос переговоров.

Альфредо повернул голову к Месснеру:

– Они действительно готовы к переговорам?

– Я имею в виду вашу позицию.

Эктор отмахнулся от Месснера как от надоедливой мухи.

– Вы отнимаете у нас время. – Он снова всецело переключил внимание на игру и закричал: – Франсиско! Мяч!

– Послушайте меня, – сказал Месснер по-французски. – Хотя бы один раз. Я сделал для вас очень много. Я приносил вам еду и сигареты. Я передавал ваши послания. Сегодня меня попросили серьезно с вами поговорить. – Даже на ярком солнце лицо Месснера оставалось бледным. Гэн взглянул на него, а потом перевел его слова, стараясь как можно точнее воспроизводить его интонацию. Оба они стояли рядом, но командиры потеряли к ним всякий интерес. Обычно в таких случаях Месснер сразу уходил, но сейчас он продолжал стоять со скрещенными на груди руками и ждал.

– Может, хватит? – прошептал ему Гэн по-английски, но Месснер на него даже не посмотрел. Они простояли так более получаса.

В конце концов Бенхамин открыл глаза.

– Хорошо, – сказал он. Его голос звучал не менее устало, чем у Месснера. – Пойдемте ко мне в кабинет.

Сесар, бесстрашно исполнивший перед слушателями арию из «Тоски», предпочитал упражняться днем, когда все выходили в сад. Особенно потому, что эти упражнения ограничивались гаммами, которые казались ему занятием бесполезным и унизительным. Они с Роксаной Косс никогда не оставались наедине. В этом доме вообще не существовало такого понятия, как уединение. Като был здесь, потому что он играл на рояле, и господин Хосокава был здесь, потому что он был здесь всегда. Был здесь и Ишмаэль, которого регулярно выгоняли из футбольной команды: они с господином Хосокавой сидели за шахматами, придвинув к роялю журнальный столик. Ни Ишмаэль, ни Сесар не расставались с оружием – на тот случай, если им повезет остаться на всю жизнь в этом доме; тогда им придется его защищать. Если бы Сесар начал жаловаться на присутствие посторонних – и если бы кто-нибудь перевел его слова Роксане Косс с испанского на английский, а потом ее ответ с английского на испанский, – то он услышал бы от нее, что вокал – это искусство, адресованное людям, а потому ему следует привыкать к аудитории. Он хотел разучивать песни, арии, целые оперы, но она заставляла его петь гаммы и какие-то бессмысленные отрывки. Она заставляла его издавать рык, прищелкивать губами и задерживать дыхание до тех пор, пока он не падал на стул, опуская голову между колен. Если бы она разрешила ему петь песни под аккомпанемент, он созвал бы всех, но она говорила, что это право ему еще надо заслужить.

– Это тот самый парень, который поет? – спросил Месснер. – Его зовут Сесар? – Он остановился в гостиной послушать его, и командир Бенхамин с Гэном остановились рядом. На Сесаре была слишком короткая, особенно в рукавах, курточка, и его тощие руки торчали наружу, как палки.

Бенхамин очень гордился своим подчиненным.

– Он теперь поет целыми днями, – сказал он. – Вы просто попали в плохой момент. Сесар поет постоянно. Сеньорита Косс говорит, что у него большой талант и есть все задатки, чтобы стать великим певцом, таким же, как она.

– Помни о дыхании! – сказала Роксана и глубоко втянула в себя воздух, чтобы показать ему, как это делается.

Но Сесар, встревоженный появлением командира, споткнулся на первой же ноте.

– Спроси ее, как у него дела, – обратился командир к Гэну.

Роксана коснулась плеча Като, и тот тут же снял руки с клавиатуры, как будто она повернула выключатель. Сесар пропел еще три ноты, пока не сообразил, что аккомпанемента больше нет.

– Мы только начали занятия, но я думаю, что у него огромный потенциал, – сказала Роксана.

– Пусть он споет что-нибудь для Месснера, – попросил командир Бенхамин. – Месснеру сегодня очень нужны песни.

Роксана Косс согласилась.

– Хорошо, – сказала она. – Послушайте вот это. Мы над этим работали.

Она напела мелодию – тихонько, так, чтобы слышал только Сесар. Он не умел ни читать, ни писать по-испански и уж тем более не знал итальянского языка, но обладал сверхъестественной способностью запоминать и повторять звуки, заставляя слушателей верить, что он понимает, о чем поет. Като заиграл «Меланхолию» Беллини – первую вещь, открывающую альбом его ариетт. Гэн узнал эту музыку. В дневное время он часто слышал ее из окон гостиной. Сесар закрыл глаза, потом посмотрел в потолок. «О Меланхолия, милосердная нимфа, тебе посвящаю я свою жизнь!» Когда он забывал строчку, Роксана Косс подпевала ему неожиданным тенором: «Молил я богов о холмах и водах, и вот они вняли моим молитвам». Сесар повторял за ней. Он напоминал только что родившегося теленка, впервые поднимающегося на нетвердые ножки: зрелище одновременно жалостливое и прекрасное. Как теленок с каждым шагом все лучше овладевает искусством ходьбы, так Сесар с каждой нотой пел все увереннее и раскованнее. Песенка была короткой и закончилась, едва начавшись. Командир захлопал, Меснер присвистнул.

– Не перехвалите его, – сказала Роксана. – А то вы его испортите.

Сесар, красный то ли от гордости, то ли от недостатка воздуха, поклонился.

– Ну, глядя на него, этого не скажешь, – сказал Бенхамин и направился в свой кабинет. За ним последовали Месснер и Гэн. – Вот вы удивляетесь, а ведь нет таких славных дел, которых мы не могли бы совершить, догадайся мы, как к ним подступиться.

– Я вот точно знаю, что никогда не смогу петь, – сказал Месснер.

– Я знаю это не хуже вас. – Командир Бенхамин зажег в комнате свет, и все трое сели.