уже было неважно, в глубине души Сева просто боялся признать, что он бессилен, ровно так же, как и эти балийцы.

В какой-то момент он швырнул телефон на асфальт и снова сел рядом с мертвым Лешей. Взял его за руку.

– Леш, вставай. Пойдем. Вставай. Нас ждет тусовка. Как же твой трек?

Толпа зевак продолжала подтягиваться к месту аварии. Четверо местных тащили разбитый мотоцикл через всю трассу. Люди останавливались, чтобы снять происходящее на телефон.

А в голове Севы зияла пустота. Шок и отрицание. Где-то там в самом разгаре их вечеринка, все ждут появления «менеджера по вайбу», а он мертв. Разве такое возможно?

Слишком быстро все произошло. Он и опомниться не успел. Ничего не почувствовал. Так говорили очевидцы аварии. Леша был без шлема. Гнал на скорости сто тридцать километров в час. Что было потом, никто так и не разобрал, но, по официальной версии, занесло мотоцикл.

Слушать все не хотелось. Вообще никого слышать не хотелось. Сева продолжал смотреть на истекающее кровью тело. И чем дольше он на него смотрел, тем меньше узнавал. Он чувствовал себя так, будто перед ним лежит незнакомый человек.

Надо было бы позвонить остальным, но думать об этом даже не хотелось. Подошли полицейские и попросили подписать какие-то бумаги. Они принесли желтый мешок и стали складывать туда тело.

А Сева все еще не верил. Ему продолжало казаться, что Леша уже давно играет свой сет на вечеринке и разогревает толпу. А умер кто-то незнакомый. Не Леша. 

* * *

– Глеб, ты идешь?

Аэропорты похожи на чистилища. Особенно в шесть утра.

– Где Леша?

Их лица смазаны. Их лица опухшие. Их лица словно мясо.

– Его привезут через три дня. Нужно оформить бумаги. Обработать тело.

– Мы должны его дождаться.

– Глеб, посадка через двадцать минут.

– Мы его предали. Мы его бросили.

– Если мы задержимся здесь, пока оформляют бумаги, мы не вернемся в Москву.

– Иоланта… Иоланта должна была приехать. Проводить. Она обещала.

О смерти приятно рассуждать, пока не встречаешь ее.

– Мы сожгли вечеринку? Все прошло хорошо?

– Все прошло, Глеб. Все прошло. Пора возвращаться домой.

Бали не отпускает его. Бали – единственное, что реально здесь. Оно исполняет все мечты. Каждая мысль здесь материальна. Здесь мгновенная карма.

– Знаете, какая моя любимая часть тусовок?

Аэропорт переполнен. Три раза померили температуру. Все люди в масках. В химзащите. Кто-то кашляет вдалеке. Они носятся. Носятся. Огромные очереди. Авиакомпании. Кто-то ссорится. Кто-то ругается. Кто-то рыдает и снимает себя в сторис.

– Я не могу уехать с Бали.

Его это голос или чей-то чужой?

– Моя любимая часть тусовки всегда была… Вообще что есть тусовка?

Тусовка – это спрессованная жизнь. Инъекция жизненных уроков. Реальность без рекламных пауз и перерыва на обед. Интенсивная, беспрерывная и масштабная. Способная закончиться, либо естественно утихнув, либо по вызову такси.

Тусовка может превратиться в форму групповой терапии. Алкоголь развязывает вам язык, в какой-то момент кто-то, обязательно какая-то девчонка, заплачет, а парень, что танцевал активнее всех, признается, что он еще себя не нашел и честно не особо верит, что когда-нибудь найдет. Бывшие оживут в рассказах, детские травмы поднимутся со дна, всплывут самые нелепые курьезы, а потом все вместе, разбавленные водкой и льдом, вы обязательно найдете новый смысл вашего существования.

Все ответы найдутся. Но обязательно забудутся.

А потом ты едешь на такси, сбегая от всего этого. Одинокий, в безопасности. Это моя любимая часть любой тусовки – возвращение домой. Музыка у таксиста будет определенно другая. Вряд ли что-то изысканное, но будь это попса или даже аудиокнига, почему-то любой звук идеально вписывается в твои размышления.

И это ночной побег по мертвому городу, вспышками ты видишь таких же молодых, пьяных, потерянных. Ты едешь домой в безопасности, и то, что было озвучено на тусовке, остается в формате эха. Выводов не будет, мыслей не останется. И эта бесследность, даже некая безнаказанность – в ней есть что-то очаровательное.

На тусовке мы создаем себя заново. Создаем кого-то другого. Кирпичик за кирпичиком. От трека к треку. От рюмки к рюмке.

Мы создаем себя и убиваем. Похороны происходят в такси. Водитель обернется, ты узнаешь Харона, передашь ему пару монет. Вернешься в дом. И в тебе останется траур.

Похмелье, головная боль, пара новых подписчиков и смазанные фото. Осипший голос после разговоров и сигарет, ломота в теле, запах пота на рубашке.

Но в голове у тебя не будет ничего.

Пока не появится новое желание умереть и воскреснуть. Желание новой тусовки.

– Это чудесно, конечно, Глеб. Очень поэтично. Но нам нужно идти на рейс. Ты идешь или как? – Милый яд. Тоскливый, приятный яд.

– Я забыл ответ.

Он держит у груди чей-то рюкзак.

– Все ответы найдутся. Но обязательно забудутся, – повторяет он.

Демоны есть даже в аэропорту. Он смотрит в их огромные каменные глаза и уже не чувствует разницы между ними и собой.

– Простите. Меня зовут.

– Рейс «Денпасар, Бали – Москва, Шереметьево». В связи с пандемией на рейс пускают только в масках. Будьте предельно осторожны. Избегайте большого скопления людей.

Кристина делает фото его спины. Ставит хэштег. #эффектБали. Постит в сторис.

Все ответы найдутся. Но обязательно забудутся.

Эпилог. Постсмертие

Память – это шлюха.

Безотказная и податливая. Она знает твои эрогенные зоны, симулирует вздохи и оргазмы, накручивает, докручивает и переигрывает. Она знает, где именно тебе больно и как боль трансформировать в удовольствие. Она надевает костюмы по твоим пожеланиям, она читает прейскурант и зачеркивает каждую позицию. Она необъективна. Ей нельзя такой быть. Если бы объективность была добродетелью, если бы объективность была сексуальной, то шлюх не существовало бы.

Глеб учится получать болезненное удовольствие от памяти. Он учится сталкиваться с ней напрямую, а не через метафоры и белые платья, не через чужие лица, напоминающие всегда ушедших.

Он держит в руках ее паспорт. Олеся Ливчук. Он и имени ее не знал. По факту она – всего лишь набор звуков.

– Олеся Ливчук, Олеся Ливчук, Олеся Ливчук.

Пока все в ретрит-центре говорят «намасте», он повторяет ее имя как мантру, надеясь, что оно станет настоящим. Оно свяжется туго с тем самым вечером, с мертвым телом, с его руками, ее шеей, размазанным мясом по асфальту.

– Я так хочу, чтобы ты была настоящей.

Он учится принимать этот факт. Его шлюха должна стать реалистичной, а не надувной куклой. Его память должна дать ему жесткую пощечину, ударить в поддых и наброситься, забыв о деньгах, о договоренностях. Его