— Пока да. Если, конечно, Ярослав не позвонит отцу. А он не позвонит.

— А они собираются искать того, кто угнал машину?

— Зачем? Им это не нужно. Машина-то найдена.

— Там, на танцах, — я неопределенно махнула рукой. — Я видела одну девушку из бара. И мне показалось странным, что она здесь.

Тифон задумчиво вперился в меня взглядом, отчего создалось ощущение, что это я раздета, а не он.

— Бар тут поблизости и, если бы мы не заблудились в лесу, то добрались сюда очень быстро. Ничего удивительного, что там могли быть люди из пансионата.

— Тогда мне показалось, что она проститутка.

— И что с того?

Я почувствовала себя глупо.

— Ну, ладно. Фиг с ней. Вы уже, наверное, спать ложитесь.

— Собираемся.

— А нам танцевать всю ночь.

— Лёха рассказал.

Тифон замолчал и между нами повисло странное, волнительное напряжение от которого захотелось бежать со всех ног.

— Спокойной ночи, — я развернулась и быстрым шагом почесала по коридору.

— Хочешь, чтобы я с ней поговорил? — крикнул он мне вслед.

Я остановилась. Подумала и вернулась.

— Просто мне она вряд ли сознается.

— А почему ты думаешь, что мне сознается? — он рассмеялся. — Я такой страшный?

— Ты убедительный.

— На самом деле я очень плохо нахожу общий язык с женщинами. Лучше Криворотова попросить.

— Нет. Нужен ты. Лёха сразу начнет флиртовать, а с тобой она сразу поймет, что, в случае чего, у неё могут быть неприятности.

— Предлагаешь запугать её?

— Ну да. Скажи, что мы всё знаем. Что машину нашли и завтра вызовем полицию.

Тифон иронично ухмыльнулся.

— И она сразу всё выложит?

— Ну, не хочешь, как хочешь, — я помялась. — Извини. Думала тебе это интересно. Ради справедливости.

Он тяжело вздохнул и сказал:

— Ладно. Сейчас оденусь.

Нас встретил встревоженный Амелин. Он звонил мне, а я не отвечала. На телефоне почему-то был выключен звук.

Однако ни «шотландки», ни мужика за столиком уже не оказалось. На танцполе тоже. Тифон постоял немного, осмотрелся, затем пожелал нам спокойной ночи и ушёл. Я предлагала ему остаться, но он ответил, что устал и не танцует в принципе.

«Зажигали» мы с Костиком до четырех утра. Серьёзно, упорно и на износ. Словно бежали долгий, изнуряющий марафон. Но больше не веселились. Амелин замкнулся. Не обижался, не психовал и ничего не спрашивал, а просто заперся в какой-то своей внутренней келье и очень сдержанно и ровно общался со мной, как будто я чужой человек.

Такое отношение невероятно злило, но устраивать очередные разборки на пустом месте было глупо. Это мы понимали оба.

А потом, уже под самый конец, какой-то абсолютно пьяный, едва держащийся на ногах, парень со стеклянным взглядом, упорно пытался станцевать со мной рок-н-ролл. И я, призвав на помощь всё своё терпение, едва удерживалась от того, чтобы ему врезать, представляя себя стойким, мужественным партизаном в руках вражеского захватчика.

Этот корявый и тошнотворный танец меня совершенно доконал. Не дожидаясь пока бармен с нами расплатится, я выползла из зала, доковыляла, прихрамывая, как побитая собака, до нашего корпуса и, упав навзничь на кровать, отключилась, а очнулась от острой боли, когда Амелин стаскивал с меня кеды и прилипшие к телу джинсы.

Где-то в районе щиколотки правой ноги определенно было растяжение.

Костик растёр, помял, достал из холодильника бутылочку с водой, приложил её к больному месту и сидел так на корточках, пока я снова не заснула.

Разбудил меня холодный ветерок и тихий голос.

Амелин стоял на балконе, облокотившись локтями о перила.

Слабый утренний свет, с трудом пробиваясь сквозь густоту ели, едва касался его голых плеч и волос.

Я лежала под простынёй на дальней от балкона половине кровати, но прислушавшись, смогла разобрать, что он говорит.

— Прижигать лучше вот тут, — Костик провел пальцем по внутреннему сгибу локтя. — Так больнее. Да ладно, тебе. Нашел кого обманывать. Я свой. Вот смотри.

Он вытянул руку.

— Ну, да. Никому не нравится. Знаю, что пофиг. А когда станет не пофиг, от этого уже не избавишься. Ты же не лягушонка в коробченке, чтобы кожу сбрасывать. Станет, станет. Если не умрешь раньше, то станет. Просто знаю и всё. Конечно никто не знает, а я знаю. Ты ещё не понимаешь, что лучше: убить кого-нибудь или умереть самому. И вполне возможно выберешь себя.

Он говорил куда-то в пустоту, как будто спал и лунатил. Я поднялась на локте и уже хотела его окликнуть, как внезапно до меня донесся слабый детский голос:

— Можно к тебе?

— И ты не боишься?

— А чего мне бояться?

— А если я Танцующий клоун Пеннивайз?

— Лучше бы ты был Питером Пеном похитителем детей.

— От Неверленда я бы и сам не отказался.

— У тебя есть в холодильнике шоколадные батончики?

— Есть.

— Тогда мне всё равно кто ты.

В ту же минуту послышался звук отпираемой соседской балконной двери. Амелин вздрогнул и отступил назад. Приглушенный женский голос что-то невнятно произнес, мальчик ответил, балконная дверь хлопнула и всё стихло.

Костик вернулся в комнату, лёг поверх одеяла, закинул руки за голову и уставился в потолок. От лунного света чёрные глаза блестели.

— С кем ты разговаривал?

Он не повернулся.

— Почему ты не спишь?

— Ты же разговаривал.

— Извини, я старался тихо.

— Кто это был?

— Просто мальчик.

— А что он делал посреди ночи на балконе?

— Сидел и ждал, когда можно будет вернуться в кровать.

— Его наказали?

— У его мамы свидание.

— Это жестоко.

— Так иногда бывает.

— Зачем ты показывал ему свои шрамы?

— Чтобы он больше не делал того, что он делал.

— А что он делал?

— Прижигался.

— Из-за мамы?

— А ты как думаешь? — Костик перевернулся набок и наши лица оказались на расстоянии дыхания.

Какое-то время мы так лежали молча, глядя друг на друга сквозь утренний полумрак.

— Ты в порядке? — он натянул мне простыню на плечо.

Я прислушалась к себе, но не к пульсирующей лодыжке, и не к ноющим мышцам, а к тому, что составляло внутреннюю, нефизическую часть меня. Заглянула, тщательно проверяя каждый укромный уголок. Конечно, порядка там, как обычно не было никакого, но я с удивлением обнаружила, что всё-таки что-то прояснилось. Как бывает после срочной уборки перед приходом мамы: набитый доверху шкаф с припертыми стулом дверцами, захламленные ящики стола, пыль, вытертая только там, где ничего не стоит. То есть всё по-прежнему в беспорядке, и ты об этом прекрасно знаешь, но на первый взгляд не особо заметно и не так уж плохо выглядит.