«Приколют! – подумал Дмитрий. – Господи, спаси меня,грешного!»

Ногу жгло, но во всем теле чувствовался холод. Руки вдругнастолько ослабели, что револьвер выпал. Всё! Теперь он совершенно в их власти!Не то что врага не убить, но даже застрелиться, чтоб не мучили, нечем!

Подойдя к нему вплотную, немцы перевернули его на спину.Заговорили быстро…

Снизу ему казалось, что враг невероятно высок, огромногороста, а сам Дмитрий не больше букашки и ничтожней дождевого червя. Офицер,возглавлявший группу, холодно взглянул на него сквозь монокль, и Аксаковвспомнил, как сам грешил пристрастием к такому вот стеклышку. Отец ВариСавельевой, его бывшей невесты, ненавидел Дмитрия из-за этого монокля…

Он вынырнул из воспоминаний и обнаружил, что германцы пошлидальше, а около него остался только один санитар и начал перевязывать ему ногу,что-то бормоча себе под нос, так, что ничего не понять, и сердито покачиваяголовой. Дмитрий сначала решил, что санитар злится, мол, заставили врагу ранубинтовать, однако немец пробормотал что-то вроде «дум-дум». Понятно… Повезло,ну просто как нарочно повезло! Недаром ему виделись десятки пуль, которые рвалиногу на части. Его настигла «дум-дум» – разрывная пуля!

«Отрежут, конечно», – подумал он, холодея от бессилия. Инемедленно кто-то ехидным голосом словно бы пробормотал в самое ухо: «А ктоотрежет, свои или чужие? Ты же, брат, вроде в плену?!»

Перевязав аккуратно ногу, немецкий санитар оставил Дмитриялежать на том же самом месте, а сам исчез.

Аксаков лежал не помня сколько, медленно плавясь в горнилеразгорающейся боли. Мысли умирали, не родившись. Не было даже страха. Онзасыпал, терял сознание, вновь приходил в себя… Но вот услышал, что сновазагрохотала артиллерия. Снаряды с ужасным воем проносились над ним в сторонунемцев…

Опять начался обстрел! Но теперь его ведут наши. Дмитрийвстрепенулся. Какой ужас быть убитым своими…

Обстрел прекратился. Но наступления не было. Видимо, атаказахлебнулась.

Вернулся санитар, с ним еще один. Дмитрия уложили на носилкии понесли куда-то… Вскоре впереди он увидел палаточный городок – полевойлазарет.

– Вон туда кладите русского! – крикнул тот самый офицер смоноклем, видимо, врач.

– Да там уже некуда ставить носилки! – отозвался один изсанитаров. – Мы подобрали слишком много их раненых.

– Нет, вон в ту палатку! – махнул рукой офицер. – В другую!

Дмитрия занесли в почти пустую палатку – на полу стоялитолько одни носилки. Человек, лежащий на них, был почти с головой покрытшинелью.

«Мертвый, что ли?» – безразлично подумал Дмитрий.

Он лежал… не помнил сколько. Раз подошел санитар с судном.Второй раз – принес кофе и бутерброд, крохотный такой.

Дмитрий выпил кофе, но есть не мог – затошнило от запахаэрзац-колбасы.

– Не хочешь? – раздался голос с носилок. – Ну дай мне.

Ага, очнулся сосед. Значит, он был жив…

Дмитрий повернул голову, протянул руку с бутербродом – да изамер: на него смотрело бледное лицо Полуэктова…

– Ну, тесен же мир, – буркнул тот, отдергивая руку отбутерброда Дмитрия, словно от гранаты с выдернутой чекой.

– Не хочешь? – Дмитрий разжал пальцы, хлеб и колбаса упали вгрязь. – Ну, как хочешь!

Откинулся на спину. Лежал молча, сердце колотилось в горле.

«Не нужно, чтобы мерзавец понял, что я узнал его».

Он сам не понимал, почему, почему не нужно, но чувствовал,что в этом его спасение. Между тем страшно хотелось пристать к Полуэктову, какпиявка, начать расспрашивать его, кто он, зачем преследовал, правдивы лидогадки Дмитрия – что этот загадочный и зловещий человек с безликой фамилиейИванов, некогда встреченный в трактире «Попугай!», послал Полуэктова искатьклятвопреступника Аксакова по всем фронтам.

«Нет, буду молчать, – думал Дмитрий, словно ребенок, которыйпрячется под одеяло, уверенный, что все страхи мира, клубящиеся над егоголовой, унесутся, словно стаи хищных птиц, не нашедших поживы. – Сделаю вид,что я его не узнал. В конце концов, и там, в «мышиной норке», я мог его неузнать. Да и солдаты вполне могли не говорить мне, что захожий унтер расспрашивалоб их ротном. Суну голову под крыло, как страус… Промолчу!»

Полуэктов какое-то время смотрел на Дмитрия (тот чувствовалего напряженный, недоверчивый взгляд, но как лег на спину, так больше нешевелился), потом опустил голову на подушку и, кажется, заснул.

Дмитрию невыносимо хотелось спать, но он почему-то ощущал,что делать этого нельзя.

Пришли врач и сестра милосердия, сделали перевязку. Больвроде бы притихла, но пошевелиться было невозможно. Стреляло в ноге, отдавалосьво всем теле… Дмитрий молчал, старался не стонать – потому что стоналПолуэктов. Противно было хоть в чем-то ему уподобиться.

«Поверил он, что я его не узнал? Как думает воспользоватьсяэтим? Или от боли про все на свете забыл? Ну так я не забыл!»

Полуэктов был ранен в правую руку и в правую ногу. Онстонал, стонал, потом притих – видимо, опять уснул.

Вдруг мимо затопало множество ног, началась какая-тосуматоха. Дмитрий встряхнулся – шум прогонял сон. Ловил обрывки фраз. Говорилио внезапном прорыве русских, об эвакуации раненых.

«А с нами что? Бросят или заберут с собой?»

– А с этими что? Оставим или заберем с собой? – словноподслушав мысли Дмитрия, крикнул кто-то совсем рядом, за брезентовой стенкойпалатки.

– Приказ – брать только офицеров, низших чинов и унтеровоставлять! – ответил другой.

У Дмитрия вмиг прояснилось в голове. Сна как не бывало.

– Эвакуация госпиталя! – прокричал чей-то переполошенныйголос. – Скорей! Несите раненых, грузите на подводы!

Дмитрий, как завороженный, смотрел на серую шинель спогонами унтер-офицера, накрывавшую Полуэктова. Можно навсегда избавиться отслежки, от преследования. Надо только доползти, стащить с Полуэктова шинель, анакрыть своей… Скрыться, отлежаться до прихода своих… А того… того пусть берут,пусть увозят в Германию!

Дмитрий словно бы видел, как сползает с носилок, пересекаеткомнату, добирается до Полуэктова, меняет шинели… Нет, эта сволочь можетпроснуться… Что же делать?