Он собрался ответить, и я поняла, что он переживает из-за этого сильнее, чем я. Но с нами вместе двигался небольшой отряд, в котором ехал и полковник Джексон, сообщивший, что Дорнан останется на ночь в госпитале и его переправят под охраной в Уэст-Пойнт, когда станет ясно, что его можно допрашивать. Обстоятельства не благоприятствовали беседам, тем более личного характера, и генерал со мной больше не заговаривал.

Генерал Вашингтон посылал нас в Филадельфию, и генерал Патерсон мучился от тревоги и нетерпения, пока мы ожидали парома, который должен был переправить нас на другой берег реки. Солдаты одного из подразделений Пенсильванского фронта, все новобранцы, забаррикадировались в здании филадельфийского Капитолия и угрожали уничтожить его и напасть на членов Конгресса, если не будут удовлетворены их требования. Вдобавок к этому в городе летом свирепствовала желтая лихорадка, так что он не был готов к новым испытаниям.

– Моя бригада завтра рано утром выдвигается в Филадельфию, – сообщил генерал Патерсон конюшему Джо, когда мы спешились у Красного дома. – Агриппа и полковник Костюшко тоже поедут с нами, но Костюшко – и его лошадь – обратно не вернутся. Лошади должны быть готовы еще до рассвета.

Джо кивнул – ему никогда не приходилось повторять дважды – и повел Ленокса и Здравого Смысла к стойлам, что-то приговаривая, пока кони послушно следовали за ним.

– С чего мне начать сборы, генерал? – спросила я.

– Идем со мной, Самсон, – коротко ответил он.

Он шагал быстро, на ходу развязывая шейный платок, будто жар этого дня его доконал. Едва войдя в кабинет, он отшвырнул платок в сторону, сбросил мундир и стал закатывать рукава рубашки.

Я подошла к кувшину, чтобы налить генералу стакан воды, и мельком взглянула на свое отражение в зеркале над комодом. Лицо не слишком пострадало. Щека не распухла. Синяка почти не было видно. Я решила, что через день-два все пройдет. Мне случалось выглядеть хуже.

Генерал принял у меня стакан, не сказав ни слова, и выпил его до дна, а потом умылся над тазом и резким голосом приказал мне тоже умыться. Когда я выходила из кабинета, он сел в кресло и раскрыл какую-то папку, но, когда я спустя несколько минут вернулась и села напротив, он глядел в окно, опустив локти на подлокотники, сложив пальцы домиком и оперев на них подбородок.

– Генерал?

– Да?

– Сэр, что вас тревожит?

Он набрал полные легкие воздуха.

– Мне не понравился намек рядового Дорнана, – тихим, твердым голосом ответил он.

Мне не нужно было спрашивать, что он имеет в виду. Я знала. Меня это тоже покоробило. Смутило. А еще наполнило гневом, который помог мне сбить мерзавца с ног. Но меня удивило, что генерал так легко признался в своих чувствах. Обычно мне приходилось уговаривать, ждать, пока он соберется с мыслями, но теперь он продолжал говорить, глядя в сгущающиеся сумерки. Солнце садилось, подсвечивая фиолетовым облака, парившие на фоне зеленых утесов, но я не думала, что генерал обратил малейшее внимание на яркие краски неба.

– Генерала Вашингтона не занимает, кого выбирают себе в адъютанты его офицеры, – пробормотал он.

– Сэр?

– Всем известно о склонностях фон Штойбена и его отношениях с адъютантами, но он гениальный военный, и я уверен, что сам Господь послал его нам. Привел сюда из Пруссии. Вот что важно для генерала Вашингтона.

– Тогда отчего вы так огорчены? – спросила я, чувствуя его смятение, растерянность, разгоряченность.

Он повернулся ко мне и пригвоздил к месту взглядом:

– Дебора, вы надеетесь дожить до конца этой войны?

Его вопрос так меня ошеломил, что я лишь молча смотрела на него, но он продолжил:

– Не думаю, что надеетесь. И, вероятно, как раз поэтому вы чертовски смелы, потрясающе расторопны и умелы. И это меня восхищает. Я наблюдаю за вами уже больше года. Вы постоянно совершаете вещи, которые привели бы в ужас любого, не говоря о женщине, которая никогда прежде не видела войны и не участвовала в ней. Вы будто ничего не боитесь. Я полагаю, это оттого, что вы ждете смерти и смирились с ней.

– Я дожила до сегодняшнего дня потому, что большую часть своей службы провела под вашей защитой.

Он мотнул головой, не соглашаясь:

– Нет. Это неправда. Вы несправедливы к себе, и это вовсе не ответ.

Я попыталась объяснить еще раз, говоря так искренне, как только могла:

– Вначале, когда я увидела, как солдат раздевали по пояс у столбов для порки или связывали одной веревкой и тащили в плавучие тюрьмы, я решила, что покончу с собой прежде, чем дам себя поймать или раздеть на людях. Я не хочу об этом думать. Я существую лишь здесь. Лишь сейчас. И, как могу, стараюсь не задумываться о будущем.

Он стал мотать головой, не сводя с меня глаз.

– Я так больше не могу, – сказал он.

– Генерал?

– Вы настолько пренебрегаете своей жизнью, настолько не заботитесь о безопасности. – Он с силой хлопнул ладонями по столу. – Но я нет. Я потерял Элизабет. Вас я не потеряю. И я так больше не могу, – повторил он, старательно выговаривая каждое слово.

– Вы сердитесь на меня, – потерянно подытожила я.

Он закрыл себе рот ладонью, прижал ее к щекам, будто сдерживая слова. Когда он снова заговорил, я едва услышала его голос из-под ладони, которую он так и не убрал.

– Я и правда сержусь, потому что не должен этого чувствовать. Я сержусь, потому что не должен в вас нуждаться. Сержусь, потому что вы здесь, а я знаю, что так не должно быть. Я давно должен был отослать вас в Ленокс. Но вместо этого оставил здесь, при себе.

– Я хочу быть здесь, с вами, – выпалила я.

– От этого не легче, – прорычал он. – Проклятье! – Он одним движением смахнул с письменного стола все, что на нем находилось, а потом грохнул по нему руками, словно разъяренный медведь. Чернильница разбилась о стену, папка, как пьяная, соскользнула на пол, выставив напоказ свое содержимое.

Я встала и быстро пошла к двери, решив, что лучше оставить его одного. Мое присутствие не шло ему на пользу.

– Сейчас же остановитесь! Я вас не отпускал! – рявкнул он и выскочил из-за стола так, будто его подстрелили.

Я никогда не видела его таким разъяренным. Джон Патерсон всегда держал в узде свой характер, взвешивал каждое слово и действие и не давал воли чувствам.

Я застыла, повернувшись спиной к нему, ухватившись рукой за дверную ручку. Он в три шага нагнал меня и, навалившись обеими руками на дверь,