войны стало бы беспрецедентным демаршем во всей истории. Наша единственная цель — удерживать Турцию на нашей стороне вплоть до окончания войны, независимо от того, погибнут армяне или нет» (Kaiser, 1996: 43–44). Немецкий журналист Штюрмер охарактеризовал немецкую политику как «безграничное предательство» (Stürmer, 1917: 65). Тем не менее большинство немецких дипломатов и офицеров осуждали массовые репрессии, особенно когда стали понятны и их масштабы, и их очевидная бессмысленность (Dadrian, 1994а; Trumpener, 1968). Некоторые немцы продолжали демонстрировать лояльность союзнику. Впрочем, среди тех, кто был свидетелем трагедии Багдадской железной дороги, полного единодушия не было, заключает Кайзер (Kaiser, 1999b). Такие несхожие настроения были свойственны всему немецкому дипломатическому корпусу в Турции.

Имеем ли мы право изменить каузальность и возложить на младотурок часть вины за нацистский геноцид? Сходство отчетливо прослеживается (Astourian, 1995; Melson, 1992). Отношение к армянам как к политико-этнической угрозе для государства, их беззащитность в военное время, их относительно крупные состояния — все это напоминает положение евреев в нацистской Германии. Дадрян (Dadrian, 1993: 80) также обращает внимание на смертельно опасный симбиоз «политического милитаризма и милитаристской политики» младотурок — столь же отчетливо проявивший себя в войсках СС и в истребительной политике вермахта на Восточном фронте. Мелсон также указывает и на различия между двумя геноцидами (Melson, 1992). Турки не были расистами в той же степени, что и нацисты. Они не угрожали стереть с лица земли всех армян, в отличие от нацистов, которые обещали сделать с евреями именно это. Мелсон предполагает, что геноцид армян осуществлялся во имя очищения нации, но это не распространялось на незначительные и «безобидные» армянские общины в турецком Ливане и Палестине. Армянские женщины и дети имели куда больший шанс уцелеть, чем еврейские женщины и дети в нацистской Германии, а это главный индикатор того, что турки не были обесчеловечены биологическим расизмом. Исполнители геноцида свято верили, что патриархальное турецкое общество сможет поглотить и ассимилировать армянских женщин и детей. Множество богатых армян в больших городах смогли выжить — взятка открывала им путь к спасению. И все же идеология младотурок была инфицирована расизмом, достаточно вспомнить процитированные рассуждения турецкого врача. Позже националисты повели наступление на другие армянские общины, а также на греков. И армяне, и греки могли получить шанс на спасение, если бы им удалось бежать из страны, но они не успели и пали жертвой последней резни. В результате страна прошла почти через тотальный этнический геноцид (Graber, 1996: 140-50; Rummel, 1994: 233–235). Впрочем, даже если с натяжкой сравнить «Иттихад» младотурок с НСДАП Германии, а Специальные силы с Ваффен-СС, то в Турции было гораздо меньше идеологически зомбированных палачей. Лишь немногие из прямых исполнителей разделяли идеи «Иттихада», скорее, ими руководила пролетарская ненависть к армянско-иностранным эксплуататорам. Кроме того, эсесовцы сочли бы турецкие методы геноцида варварскими, в отличие от своей технологии уничтожения, упорядоченной и педантичной.

В ту эпоху технология геноцида была далека от современной. Да, с помощью телеграфа можно было отдавать распоряжения и координировать депортации. Но наряду с винтовками и пулеметами фигурировали топоры и ножи. Использовались железные дороги, но не автотранспорт (в стране его было очень мало). Большая часть депортированных брела по этапу пешком под конвоем жандармов, тоже пеших. Турецкое правительство приберегало технику уничтожения для войны, чего не скажешь о нацистах. Организаторы депортаций погрязли в коррупции и бюрократии. Очевидно, что нацисты использовали более современные методы убийства, как и положено было высокоразвитой нации поколение спустя. И все же геноцид в Турции был современен хотя бы в одном, но очень важном аспекте. Далее я постараюсь доказать, что в этом они ничем не уступали нацистам. Младотурки совершили массовые убийства, отравленные современной идеологией органического национализма, которая предстала в смешанной пролетарско-имперско-ревизионистской форме. Геноцид осуществляло характерное и для нашей эпохи партократическое государство. Так что окончательное решение еврейского вопроса — событие для истории не уникальное. Но трагедия еврейского народа, как мы вскоре убедимся, стоит особняком среди других попыток геноцида. Их общий генезис — массовые движения органического национализма, прогрессирующие в условиях национального и глобального кризиса и нарастающего антагонизма социальных и этнических групп. Переплетение таких множественных факторов часто приводило к этническим чисткам и даже к геноциду.

Так есть ли каузальная связь между турецким и нацистским геноцидом? Вряд ли. Мирный договор с Советским Союзом в 1922 г. и с Грецией в 1923 г., устойчивое правление Ататюрка привели к ослаблению внутренней напряженности и отказу от практики этноцида. Европа оказала влияние на движение младотурков, то же воздействие испытало и правительство Ататюрка, но обратной связи не было. И хотя Европа знала об армянской трагедии, она рассматривала ее в терминах «ориентализма», как порождение варварской азиатской отсталости, а не как современное политическое явление. Турцию, союзника Германии по Первой мировой войне, посетила большая немецкая делегация. В ее составе было несколько человек, ставших впоследствии убежденными нацистами, среди них — Рудольф Хёсс, будущий комендант концлагеря Освенцим (эти персоналии перечислены у Дадряна (Dadrian, 1996: 199–204), биографию Хёсса см. в главе 8 настоящей книги). Маловероятно, что турецкие события оказали на германский нацизм большее влияние, чем события на других фронтах Первой мировой. Нет у нас и доказательств того, что немецкие офицеры, наблюдавшие геноцид армян, сделали из этого некие выводы для себя. Нам известна лишь одна прямая связь между двумя явлениями, и это заставляет задуматься. В обращении к немецкому генералитету накануне нападения на Польшу Гитлер призывал к уничтожению польского гражданского населения (тогда еще не евреев!) в таких словах:

Я привел в боевую готовность формирования СС — пока только лишь на Востоке. Я приказываю им убивать беспощадно и без колебаний мужчин, женщин и детей польского происхождения и говорящих на польском языке. Только так мы получим жизненное пространство, которое нам необходимо. В конец концов, кто сейчас вспоминает об убийстве армян? (Mamis, 1987: 20.)

Но большинство европейцев восприняло армянскую трагедию совершенно иначе — она не прозвучала для них грозным предупреждением наступления органического национализма в других странах. Точно так же, как нацистский геноцид часто объяснялся некими качествами, имманентно присущими немецкому народу — Sonderweg (особый путь), так и геноцид армян интерпретировался как своеобразие турецкого национального характера — традиционной восточной жестокости страшных турок. Это далеко не так. Я объясняю эти массовые убийства в контексте объективных социально-исторических процессов — соперничающие претензии на политический суверенитет, антагонизм великих держав, борьба политических фракций, непропорциональное распределение политической и военной власти внутри общества и старые как мир человеческие инстинкты — страсть к наживе, карьеризм, страх, ненависть.