Стас внимательно следит за дорогой, рассказывает случаи из юридической практики, врубает мамину любимую музыку — весь путь до Задонска они подпевают одним и тем же песням, а Стас смотрит на маму точно так же, как Ваня когда-то смотрел на меня… Отворачиваюсь к окну, вздыхаю и незаметно стираю слезы — я счастлива за них, но душа пульсирует и горит.

* * *

Задонская больница — ветхое трехэтажное здание с бетонными вазонами у входа, встречает нас тягостной атмосферой и полнейшей неизвестностью. Внутри царят туманные сумерки и приправленная хлоркой и скорбью тишина, со стен и потолка повсеместно осыпается штукатурка, сводчатые окна наполовину закрашены голубоватой краской.

Мама что-то долго выясняет у постовой медсестры и пускается на поиски лечащего врача, Стас прирастает к стене и задумчиво вертит на пальце брелок, а я, чтобы не оставаться наедине с маминой любовью, осторожно заглядываю в ближайшую палату, и сердце екает — на узкой продавленной кровати лежит отец. Я запомнила его сильным, наглым, оголтелым, вечно прущим напролом, но сейчас он бледный и тихий — по пояс укрыт простыней, левая нога закована в гипс, по прозрачной трубке в вену струится какой-то раствор. Отец кажется уязвимым, постаревшим и уставшим, и я в растерянности замираю в дверях.

Отец замечает меня и слабо улыбается:

— Видишь, как я попал, Валер…

— Привет, пап! — запнувшись о порожек, я шагаю к нему и склоняюсь для дежурного поцелуя в щеку, но он поднимает свободную руку и вдруг меня обнимает. Этот жест — настоящий, отцовский, теплый, — прорывают вековую неприступную дамбу, и душа разрывается от эмоций. Одуряющая слабость, светлые воспоминания из детства, желание расплакаться и рассказать о наболевшем, найти защиту и поддержку, ведь он — мой папа…

— Может, тебе что-то нужно? — я отстраняюсь, испуганно моргаю и никак не соберусь с мыслями. Он показывает на кулер в углу и прикрывает припухшие веки, и я оперативно подаю ему воду. Я помогаю отцу. Впервые за свою короткую никчемную жизнь.

— Лер, оставь-ка нас на минуточку… — повелевает вошедшая в палату мама, водружает на тумбочку шуршащие пакеты, и я в тупом оцепенении отступаю в коридор. Сажусь на жесткий стул и ожесточенно тру кулаками глаза. Стас протягивает мне бумажную салфетку, угощает жвачкой и вразвалочку отваливает к холлу, и я сдаюсь: так и быть, он нормальный. Надежный и деликатный. Умный, веселый и со связями. Так что пусть пока живет.

Из проема доносится громкий шепот мамы:

— Ром, вот как тебя угораздило⁈ Все от выпивки, сколько раз я тебя заклинала: не пей, не садись за руль в таком состоянии, вспомни Толика!.. Бог миловал, ты выжил. Что это, если не знак свыше? Теперь бери себя в руки и срочно меняй свою жизнь… Поверь: в сорок она только начинается.

— Значит, вот как ты запела… — усмехается отец; раздается визг пружин и приглушенный стон боли, и папа, кряхтя, понижает голос: — Хорошо выглядишь, Том, молодец. А Валерка почему такая худющая и смурная? Ничем не болеет?

— По Толиному мальчишке с ума сходит. Но не по Илье, а по младшему…

— Да, тот малой с зубами… Колись, чего натворил?

— Ничего. Они с Мариной в начале июня уехали. И я вот о чем хотела тебя попросить… — судя по звукам, мама тоже наполняет стакан и жадно пьет. — Ром, помоги Лере. Сердце разрывается, не могу больше видеть ее мучения. Это я подала на развод, проклинай меня сколько угодно, но она-то никогда тебя не предаст. Лера — твой ребенок. Твой единственный ребенок. Тебе есть, ради кого дальше жить. Хоть раз помоги ей с тем, в чем она реально нуждается.

— Не понял, Том. Давай конкретнее! — хрипит отец, а я подбираюсь, нервно тереблю шнурок на толстовке и превращаюсь в слух. Чего хочет мама? Чтобы папа отписал мне жилье в Н-ске?..

— Найди мальчишку, — выпаливает она; у меня мгновенно заходится сердце, а зрение искажают миллионы мелких разноцветных звездочек. — Я тебе номер Марины оставлю, разузнай, где ее Ваня учится. Кореш твой, Олег, не последний человек в ГУ МВД по Москве, и Ольга его не откажется, если надо будет присмотреть за Леркой. А через два месяца она и сама станет совершеннолетней. Сделай ей регистрацию и устрой в ту же школу, я тебя прошу! Мне очень страшно ее от себя отпускать, но и здесь ей не место. Ну что тебе стоит… Все равно ведь квартира пустует, а, Ром?

— Ты с дубу рухнула? Иди отсюда. Я устал,— отец не на шутку заводится, и я ухаю в черный колодец разочарования, отчаяния и глухой злобы. — Ты о чем меня просишь? Она же без башки, сколько от них с Толькиным пацаном шуму на поселке было.

— Она повзрослела. Сильно, — плачет мама, а я, с грохотом вскочив со стула, вихрем врываюсь в палату.

— Пап, помоги! — в груди не хватает воздуха, все внутри заливает раскаленная бурлящая лава. — Мне в ноябре восемнадцать! Можешь звонить хоть пятьсот раз на дню, если хочешь, я буду спать на полу в прихожей… Я беру назад все свои оскорбления и за все извиняюсь перед тобой… Обещаю, тебе не будет за меня стыдно. Пап, просто поведи себя по-человечески! Пожалуйста. Я умоляю тебя!

На шум прибегает разъяренная медсестра, ругается на чем свет стоит и велит нам покинуть отделение, но я цепляюсь за изножье кровати и, глотая слезы, смотрю в бесцветные глаза отца. Они ничего не выражают.

И у меня опускаются руки.

* * *

Я пятый день блуждаю в сплошном тумане.

Насыпаю курам пшено. Подметаю хвою с дорожек. С корнями выдираю засохшие стебли из клумбы.

Жаль, что Ваня бросил меня. Жаль, что я еще не взрослая, вынуждена жить в клетке запретов и безнадежно зависеть от чужих решений.

Вооружившись граблями, сгребаю умершие растения в охапку и оттаскиваю на компостную кучу в глубине сада.

Стягиваю перчатки, долго вглядываюсь в пустоту соседского двора, и забытый телефон, болтающийся в кармане на случай незапланированного чуда, разражается серией оповещений. Я уже без всякого трепета смотрю на экран, но дергаюсь и икаю — баланс карты пополнен неприлично огромной денежной суммой, а с отцовского номера пришло смс:

'Валер, ниже — адрес моей квартиры и координаты школы, где ты можешь учиться. Повезло, она в том же районе, при желании добежишь до