– Серьезно? Рада за вас. Угадай, что? Мне пофиг.

– Это не так. Ты принадлежишь нам.

Я фыркаю.

– Ты сам-то себя слышишь?

– Я предупреждал тебя держаться в стороне, а теперь ты в деле. То, что случилось той ночью, не важно.

– Для тебя – возможно.

– Важно, что было до того.

– Отпусти меня. – Я пытаюсь вырваться, но его хватка только становится сильнее.

– Мне больно.

– Тогда перестань бороться, мать твою, – рычит он. – Замри.

Я застываю и подозрительно щурюсь, когда Доминик начинает ухмыляться, а в его глазах появляется гордость.

– Ты проделала долгий путь.

– Это что, комплимент?

Он прижимается ко мне так, что между нами не остается ни одного свободного миллиметра. Я отклоняюсь назад, моя голова лежит на крыше машины. Его губы так близко, и я стараюсь победить притяжение, но воспоминания о той ночи существенно облегчают задачу.

– Какого хрена с тобой творится?

– Ты. – Дом высовывает язык и проводит им по моей нижней губе. Дыхание перехватывает, когда он вжимается в меня членом. – Ты – вот что творится со мной и теперь… – Он качает головой. – Ты не можешь встать между нами.

– О, но я уже вставала между вами, – огрызаюсь я. – Дважды.

– Да перестань ты, черт возьми! – гаркает он. – Я пытаюсь объяснить.

– Очередной загадочный вздор, и с меня хватит. Можешь поговорить со мной, когда будешь готов сообщить что-нибудь стоящее. Но даже тогда я не стану тебя слушать. С меня довольно. Отвали!

Доминик хватает меня за голову и прижимается своим ртом к моему, и я борюсь, борюсь с его поцелуем. Открываю рот, чтобы возразить, и Дом просовывает в него свой язык. В груди загорается искра, когда он углубляет поцелуй до такой степени, что я думаю только о ночи на капоте его машины, о дне на озере или о любом другом дне до встречи с ним. Я дергаю его за волосы, бью по груди и шее, пока он клеймит меня своими губами и жаркими движениями языка. Гнев сменяется полным опустошением, Дом выталкивает из меня все чувства, которые я пытаюсь преодолеть. Он отодвигается и нежно целует меня в губы.

– Мне жаль. Вот единственное стоящее объяснение, которое я могу тебе сейчас дать.

– Почему? – задыхаясь, выкрикиваю я. – Почему?

– Мы пытались донести свою позицию и с треском провалились.

– Ты все уничтожил. – Я не выдерживаю, и по щеке течет одинокая слезинка. – Я никогда не взгляну на тебя, как раньше.

Доминик наблюдает за слезой, скатывающейся по щеке.

– Пока я должен тебя отпустить. – Он морщится, и впервые с той ночи, которую мы провели наедине, я вижу его эмоции. – Но ужасно не хочу.

Он снова наклоняется и, прижавшись поцелуем к моему лбу, отпускает.

В груди резко начинает ныть, и этого хватает, чтобы я пришла в себя.

– Отвали от меня нахрен.

– У меня нет выбора. Но все, что я делаю, я делаю ради тебя.

– Ты прав. У тебя нет выбора. И не заблуждайся, это мое решение.

Я бреду обратно к своей машине и без оглядки уезжаю со стоянки.

Вернувшись домой, принимаю обжигающий душ, но отрицаю эмоции, которые бурлят у меня в груди. Слезы смешиваются с водой, но я отметаю их существование – и это тоже мое решение.

Прямо посреди первой смены после возвращения на завод, меня вызывают по системе громкой связи. Наша лента останавливается, и я чувствую на себе тяжелый пристальный взгляд Мелинды. Несколько часов мы работали молча – видимо, даже она замечает мою потребность в покое. Поэтому Мелинда не тревожила меня на протяжении всей смены, и это лишний раз доказывает, что выгляжу я такой же разбитой, какой себя ощущаю. Я прикидываюсь, будто не знаю, зачем меня вызвали, но мы обе прекрасно все понимаем.

Мне надоело плясать под чужую дудку. Я спускаюсь на первый этаж и иду в уединенный кабинет в конце коридора. Отмахиваюсь от воспоминаний, которые он вызывает: украденные поцелуи, долгие переглядывания за ланчами наедине друг с другом, быстрый секс во время вечерней смены, когда он прижимал к моему рту ладонь и входил в меня, шепча на ухо всякие непристойности. Закрыв дверь, я прислоняюсь к ней и опускаю глаза. В поле зрения оказываются его коричневые ботинки, и я резко вдыхаю кедровый аромат, который дурманит мне разум.

– Детка, взгляни на меня, пожалуйста. – У него охрипший голос, царапающий свежие раны на моем сердце. – Пожалуйста, пожалуйста, детка, посмотри на меня.

Я не смотрю.

– Сесилия, ты и есть тот секрет. – Это признание вызывает у меня интерес, и я наконец поднимаю глаза. Шон кажется разбитым, его лицо исхудало, под глазами залегли темные круги. Никогда не видела его таким расстроенным. Сочувствие одерживает верх в борьбе с желанием держать язык за зубами. Я люблю этого мужчину, даже если любовь к нему – ошибка.

– Какого черта происходит?

Шон подходит и обхватывает мое лицо ладонями.

– Мы не хотели. Ты должна это знать.

Я уклоняюсь, вырвавшись из его рук, и Шон матерится.

– Я ничего не знаю.

– Ты знаешь больше, чем думаешь. Но тебе необходимо знать самое главное. В день знакомства я спонтанно решил пригласить тебя к нам домой, но я просто не знал… Господи, когда я тебя увидел…

Шон наклоняется, и я уворачиваюсь.

– Почему я – секрет?

Он делает глубокий вдох. Его бросающаяся в глаза нерешительность вынуждает меня прислониться к двери.

– Мы не хотели, Сесилия.

– Просто скажи уже, зачем притащил меня сюда.

– Ладно, – печально кивает Шон. – Ладно. Много лет назад, когда «Хорнер Технолоджис» была по большей части химическим заводом, двое эмигрантов из Франции, муж и жена, погибли при пожаре в одной из испытательных лабораторий. – Он внимательно смотрит на меня, и до меня доходит подтекст его слов. Я изумленно смотрю на него со слезами на глазах, поняв, кем были эти эмигранты.

– Родители Доминика?

Шон кивает.

– Они бежали из Франции, пытаясь спрятаться от ее бывшего мужа. Они были в таком отчаянии, что приняли приглашение от дальней родственницы и решили начать здесь новую жизнь.

– Дельфина.

Кивнув, Шон продолжает:

– Поэтому они приехали сюда, в этот город, чтобы работать на заводе. Они полагали, что здесь им будет спокойнее, что они будут жить припеваючи, начнут воплощать в жизнь американскую мечту и все, что она за собой влечет. А вместо этого подверглись эксплуатации со стороны компании и ее владельца из-за своего неблагополучного социального положения, а через какое-то время погибли при пожаре, который никто не расценил как несчастный случай. Мы так и не выяснили, что именно тогда произошло, но это было хреново и попахивало преступным умыслом, судя по тому, что случилось потом. Твой отец скрыл несчастный случай, замял дело. Он почти ничем не помог Доминику и оставил лишь официальное письмо с извинениями, включенное в итоговый расчет. Жуткое оскорбление, учитывая, что генеральный директор был местным жителем. В городских новостях о пожаре даже не упомянули, Сесилия. В газетах тоже.