и на наем лошадей до Венеции: «готовлена валентером в венец-кой путь коляска, на кожи дано 6 золотых», «почтарю, которой подрядился из Вены в Венецыю валентеров везть, и за коляски дано 54 золотых 10 алтын»[565]. Петр запасся паспортом, выданным на имя «Александра Меншикова с семью спутниками, едущего по своим делам в Венецию и другие части Италии» — «nobilis Alexander Danilowitz Menschikoff una cum septem personis negotiorum suorum causa hinc Venetiam inque caeteras Italiae partes proficisci intendet», — за подписью императора Леопольда и Кауница и помеченным 15/25 июля 1698 г., а также, как мы видели, паспортом от венецианского посланника Рудзини[566]. В Вене так были уверены в отъезде Петра в Венецию 15 июля, что от 16/26 июля епископ Солзонский, испанский посланник, сообщал в Рим, что Петр накануне уже уехал. «В четверг, — писал он о царе, — у него частным образом был император, а вчера он снова посетил его императорское величество и уехал в Венецию, оставляя здесь своих послов, которые еще не испрашивали прощальной аудиенции у здешнего величества»[567].

XLI. Известие о бунте стрельцов и решение ехать в Москву. Посольская аудиенция у цесаря

Но Петру уехать в Венецию не удалось. Пока он был с прощальным визитом в Фаворите и заезжал в последний раз в арсенал и манеж, в посольстве получена была пришедшая из Москвы почта с известиями о новом стрелецком бунте. «Июля в 15 день, — эпически спокойно отмечает это событие „Статейный список“, — пришла с Москвы почта, отпущенная июня от 17 числа, на которой присланы писма о воровстве бунтовщиков стрелцов»[568]. Князь Ф. Ю. Ромодановский в обширном письме доносил государю, что 11 июня в Москву в Разрядный приказ явились четыре капитана из четырех стрелецких полков, переведенных из Азова в корпус князя М. Г. Ромодановского на литовскую границу, из которых беглецы являлись в Москву весной 1698 г., и объявили, что 6 июня в Торопецком уезде на реке Двине стрельцы этих четырех полков взбунтовались, сместили полковников, отобрали у них знамена, пушки, всякие полковые припасы, подъемных лошадей, денежную казну, денщиков и караульщиков и отказались повиноваться. Полковники уговаривали их идти, куда было приказано, но стрельцы слушать их не стали и заявили, что пойдут к Москве, а не в назначенные места, не объяснив, по каким причинам. Стрельцы сместили командиров и офицеров — «полковником, и подполковником, и капитаном от полков отказали» — и выбрали своих выборных — полковые комитеты, как бы мы теперь сказали, — по четыре человека из полка из своей братьи. И те стрельцы со знаменами и с пушками с Двины-реки пошли по московской дороге, уводя насильно под караулом своих товарищей, не примкнувших к бунту, а полковники и офицеры отправились, куда было предписано, послав их, четырех капитанов, в Москву с письменными донесениями, вполне подтверждавшими рассказ капитанов. Тотчас же по получении этих известий в Москве собралось заседание Боярской думы, которой были доложены показания стрелецких капитанов и присланные с ними письма полковников. Бояре приговорили: против бунтовщиков идти из Москвы с войском боярину и воеводе А. С. Шеину, а в войске у него быть московскому дворянству, отставным и недорослям московского чина и солдатским полкам. Во исполнение этого приговора 13 июня выступил из Москвы на реку Ходынку генерал П. И. Гордон. 16 июня он прибыл в Тушино. 16 же июня двинулся из Москвы сам боярин А. С. Шеин и направился к Воскресенскому монастырю. В состав посланных войск вошли бывшее налицо в Москве московское дворянство, а находящимся по деревням московским дворянам были отправлены грамоты с предписанием явиться тотчас же, далее дворовые и конюшенного чина люди, московские подьячие и, наконец, солдатские полки: Лефортов, Гордонов, Преображенский и Семеновский — всего 2300 человек солдат. Таковы были известия, сообщенные Ромодановским в письме. В последних строках письма он добавлял, что по полученному 17 июня известию стрельцы подошли к Волоку Ламскому в 90 верстах от Москвы[569].

Известие о новом стрелецком мятеже и о движении возмутившихся стрельцов на Москву поразило, видимо, мысль Петра, и потому решение его было молниеносным. Тотчас же, моментально, поездка в Венецию, для которой были уже сделаны все приготовления и оставалось только занести ногу в экипаж, была отменена, и было принято новое решение — ехать в Москву. Об этом решении Петр известил Ромодановского в коротком, но сильном письме от 16 июля, свидетельствующем о том страшном раздражении, в какое он приведен был полученным известием. «Min Her Kenih, — пишет царь. — Писмо твое, iюня 17 д. писанное, мънѣ отдано, въ которомъ пишешь ваша милость, что сѣмя Iвана Михайловича ростетъ, въ чемъ прошу быть васъ кърѣпъкихъ; а кроме сего ничемъ сей огнь угасить не мочь-но. Хотя зело намъ жаль нынѣшънего полезного дѣла, аднако сей ради причины будемъ къ вамъ такъ, какъ вы не чаете. Piter. Iзъ Вѣны, iюля въ 16 д. 1698»[570]. «Семя Ивана Михайловича» — под этими словами подразумевается стрелецкий бунт в мае 1682 г., душой которого был Иван Михайлович Милославский. По заключительным строкам письма видно, с каким сожалением Петр отказывается от поездки в Венецию, где должен был познакомиться с галерным флотом. Чем-то зловещим веет от его короткого письма; в нем чувствуется начало той грозы, которая разразится осенью 1698 г. по приезде в Москву.

Оставалось, раз было принято решение немедленно ехать домой, выяснить окончательно вопрос об официальной аудиенции посольства. Уезжать послам без аудиенции значило бы прервать или, по крайней мере, оставить в натянутом состоянии отношения с цесарским двором, что отразилось бы крайне неблагоприятно и невыгодно на положении России на будущем конгрессе с турками. Хотя переговоры о церемониале аудиенции были уже прерваны, но все же, как припомним, послы назначили Кёнигсакеру окончательный ответ на 16 июля. Спорить о подробностях этикета теперь было уже некогда, и 16-го послы дали знать Кёнигсакеру, что они просят назначить аудиенцию на 18 июля и согласны на все условия, поставленные цесарским двором, сделав только ту оговорку, что и цесарским послам в Москве будет оказываем соответствующий прием[571]. Цесарский двор согласился, объясняя такую уступчивость желанием царя взять послов с собой в Венецию и ничего не зная о полученных из Москвы известиях и о перемене решения[572]. К тому же подарки для цесаря, из-за которых замедлялась аудиенция, должны были быть к этому дню получены, и действительно, дворянин Владимир Борзов, везший подарки, прибыл в Вену 17 июля.

18 июля, в 10 часов утра, в посольство явился в качестве комиссара аудиенции пристав