А Лидия, увидав приемничек, страшно обрадовалась: какаяпрелесть! как замечательно, что можно теперь слушать музыку когда пожелаешь,хоть днем, хоть ночью, ну, это она, что называется, загнула, ибо до этоговремени еще очень далеко. Простая душа, радуется любой малости или использует,чтобы обрадоваться, самый малозначащий эпизод, а в эту минуту она скрывает своюозабоченность по поводу того, что Рикардо Рейс не следит за собой, сталнебрежен в одежде и, что называется, опустился. И вот она рассказывает, чтогерцоги Альба и Мединасели съехали из «Брагансы» к вящему недовольствууправляющего Сальвадора, который проявляет столько нежной заботы по отношению кпостоянным постояльцам и особо — к особам титулованным, но не только к ним, ибоэти двое — всего лишь дон Лоренсо и дон Алонсо, а в герцогское достоинствоРикардо Рейс возвел их в свое время шутки ради, а теперь уже не до шуток.Неудивительно, что они покинули отель. Теперь, когда победа уже совсем близка,наслаждаются они последними мгновениями изгнания и потому снискали себе приют вЭсторисе, что в переводе на язык светской хроники означает местопребываниеизбранного сословия испанской колонии, которая, может статься, проведет тамвесь летний сезон, вот и дон Лоренсо с доном Алонсо мотыльками устремились насвет — высший, разумеется, — а когда придет старость, расскажут внукам: Воткогда мы с герцогом Альба мыкались на чужбине. Для них, для пользы их иудовольствия радиостанция «Португальский Клуб» несколько дней назад завела себеиспанскую дикторшу, которая об очередном продвижении националистов нежнымсопрано, каким только арии из сарсуэлы[69] исполнять, сообщает на благозвучномязыке Сервантеса, да простят нам Господь и он сам эту совсем невеселую иронию,порожденную в большей мере желанием расплакаться, нежели побуждениемрасхохотаться. Вот и Лидия, легко и изящно исполнив свою партию, всей душойпроникается той озабоченностью, которую вызывают у Рикардо Рейса дурные вести стеатра военных действий, но — в меру собственного разумения, совпадающего унее, как нам известно, с мнением брата Даниэла. И, услышав по радио сообщения отом, что Бадахос бомбят и обстреливают из орудий, немедленно ударяется она вслезы, горькие, как у Магдалины, что несколько странно, если вспомнить, чтосроду не бывала она в Бадахосе, что нет у нее там ни родни, ни имущества,которым бомбы могли причинить ущерб. Что ты плачешь, Лидия, спросил РикардоРейс, а она не знала, что на это следовало бы ответить, должно быть, это тосамое, о чем рассказывал ей Даниэл, а уж откуда он знает, какие у негоисточники информации — Бог весть, но нетрудно догадаться, что на «Афонсо деАлбукерке» много говорят о войне в Испании, и моряки, скатывая палубу и драямедяшку, передают друг другу вести, причем они, как правило, оказываются нетакими скверными, как в газетах или по радио, а еще хуже. Впрочем, вероятно всеже, что только в кубрике «Афонсо де Албукерке» не верят в полной мере обещаниюгенерала Молы, входящего в квадрильо матадора Франко и заявившего, что еще вэтом месяце он выступит по мадридскому радио, тогда как другой генерал, Кейподе Льяно, сообщает, что республиканское правительство приблизилось к началусвоего конца, мятежу не исполнилось еще и трех недель, а кто-то уже провидитего завершение. Брехня все это, отвечает моряк Даниэл. Но Рикардо Рейс, которыйс неловкой нежностью помогает Лидии осушить слезы, одновременно пытается ввестиее в круг собственных представлений и убеждений, пересказывая читанное ислышанное: Ты вот плачешь по Бадахосу, а того не знаешь, что коммунистыотрезали по одному уху у ста десяти предпринимателей, а потом обесчестили ихжен, то есть подвергли насилию этих несчастных. Вам-то это откуда известно? Вгазете прочел, а, кроме того, один журналист, по имени Томе Виейра, он, кстати,еще и книги пишет, сообщил, что престарелому священнику большевики выдавилиглаза, а потом облили его бензином и сожгли заживо. Я не верю. В газете было,своими глазами видел. Я не в ваших словах, сеньор доктор, сомневаюсь, а простобрат мне говорил — не всему, что в газетах пишут, можно верить. Я не могуотправиться в Испанию своими глазами посмотреть, что там творится, и долженверить, что мне говорят правду, газета, солгав, совершит тягчайший грех. Сеньордоктор, вы — человек ученый, я же — почти неграмотная, но все же одну вещьнакрепко усвоила: правд на свете много, и они борются друг с другом, а покудане вступят в борьбу, нельзя будет узнать, какая из них — неправда. Ну, а еслисообщение о том, что престарелого священника ослепили, а потом облили бензиноми сожгли заживо — правда? Тогда это ужасная правда, но вот мой брат говорит,что если бы церковь стала на сторону бедняков и помогла бы им на этом свете, теже самые бедняки жизнь бы свою отдали за нее, за то, чтобы она не пребывала ваду, как сейчас. А если они отрезают людям уши и насилуют женщин? Тогда это ещеодна ужасная правда, но вот мой брат говорит, что пока бедняки страдают на этойземле, богатые блаженствуют, как на небесах. Ты отвечаешь мне словами своегобрата. А вы ссылаетесь на газеты. Ну да. А ведь сейчас в Фуншале и в другихместах Мадейры произошли беспорядки, так сказать, народные выступления — людизахватили маслозаводы, есть убитые и раненые, и дело, должно быть, серьезное,потому что туда послали два военных корабля, и самолеты, и стрелковый батальонс пулеметами, и как бы не вышло из всего этого гражданской войны напортугальский манер. Рикардо Рейс не вполне понял истинные причины беспорядков,но они, причины эти, должны были бы сильно удивить нас, нас и его, черпающегосведения только из газет. Он включает приемник «Пилот» в корпусе, отделанномпод мрамор, быть может, больше веры будет словам произнесенным, жаль только,нельзя увидеть лицо произносящего их, ибо по легкому подергиванию щеки, посомневающемуся выражению глаз, легко и просто определить, правду он говорит илинет, и поскорей бы додумался человеческий гений до того, чтобы у нас в доме,перед каждым из нас возникало лицо человека, который обращается к нам, воттогда бы научились мы наконец отличать правду от лжи, вот тогда и настанетнаконец время справедливости, и придет к нам наше царствие. Итак, Рикардо Рейсвключил «Пилот», стрелочка шкалы уперлась в радиостанцию «Португальский Клуб»,и, ожидая, когда нагреются лампы, он прижимает усталый лоб к приемнику, откудаисходит чуть пьянящее тепло, и отвлекается на это ощущение, пока неспохватывается, что звук выключен, и резко откручивает регулятор громкости —поначалу не слышно ничего, кроме подвывания и треска, это просто пауза, таксовпало, и сразу взрывается эфир музыкой и пением, передают гимн Фаланги нарадость и утешение избранным членам испанской диаспоры, обретающейся в«Эсторисе» и «Брагансе», и в этот час в казино завершается последний прогон«Серебряной ночи», представляемой Эрико Брагой, в гостиной отеля постояльцынедоверчиво смотрят в позеленевшее зеркало, а тем временем дикторша зачитываеттелеграмму от бывших португальских воинов, ветеранов третьего батальонаИностранного легиона, которые шлют боевой привет былым товарищам по оружию,ныне осаждающим Бадахос, и мороз по коже от воинственных выражений, отготовности стеной встать на защиту западной цивилизации и христианства, отфронтового братства, от воспоминаний о прошлых подвигах, от надежды на светлоебудущее двух иберийских держав, неразрывно спаянных национальной идеей.Выслушав последнее сообщение выпуска: В Альхесирасе высадились три тысячимарокканских солдат, Рикардо Рейс выключает приемник, ложится на кровать поверходеяла, придя в отчаяние от сознания своего одиночества, нет, он не думает оМарсенде, он вспоминает Лидию, поскольку та — ближе, можно сказать, под рукой,сказать можно, но сделать ничего нельзя, в доме нет телефона, а и был бы —немыслимо же, скандально позвонить в отель и сказать: Добрый вечер, сеньорСальвадор, это доктор Рейс, помните такого? давненько не слышал ваш голос, анедели, проведенные в вашем отеле, были самыми счастливыми в моей жизни,нет-нет, номер мне не нужен, я хотел бы поговорить с Лидией, или передайте,чтоб зашла ко мне, да, она знает, прекрасно, будет очень любезно с вашейстороны, если вы отрядите ее ко мне на час-другой, а то мне очень одиноко, данет, ну что вы, вовсе не для этого, говорю же — мне очень одиноко. Онподнимается, собирает газетные листы, раскиданные по всей комнате, по полу и покровати, скользит глазами по объявлениям о различных, как принято говорить,зрелищных мероприятиях, однако воображение не находит себе стимула, иногдахочется быть слепым, глухим, немым, то есть в три раза перекрыть нормуувечности, о которой давеча толковал Фернандо Пессоа, уверяя, что каждый из нас— калека, но тут среди прочих сообщений из Испании натыкается на фотографию,ранее не замеченную: на башнях танков генерала Франко намалевано изображениеСвятого Сердца Иисусова, и если уж пошли в ход такие опознавательные знаки,можно не сомневаться, что это война на уничтожение. Тут он вспоминает, чтоЛидия — беременна, ребенка ждет, мальчика, как сама она всякий раз уточняет, имальчик, когда вырастет, пойдет на войну, которая пока еще только готовится,ибо на нынешнюю не поспеет, но, повторяю, завариваются новые каши, и ужкакую-нибудь ему придется расхлебывать, и если прикинуть, сколько же будет емулет, когда пойдет он на войну, двадцать три, двадцать четыре, и что же за войнаразразится в тысяча девятьсот шестьдесят первом, и где она будет, и за что, ина каких пустынных равнинах, и глазами воображения, правда, не своего, видитРикардо Рейс, как на траве расстеленной он лежит расстрелянный, смуглый ибледный, как его отец, мамин и только мамин сын[70], потому что отец его своимне признает.