Илл. 7.3. Иллюстрации из древнего китайского словаря. Оттиск эпохи Сун с «Эръя инь ту» Го Пу (276–327)

Когда дело касалось описания животных, китайские мастера философии далеко не всегда обращались к биологии. Сказанное, конечно, не значит, что китайцы не отличали собак от драконов, просто они избегали теоретизирований по поводу физиологических различий между видами. Как отмечалось в главе 2, когда мудрецы, руководствуясь корреляционным мышлением, подразделяли животных на пять групп согласно градациям у син (чешуйчатые, пернатые, гладкокожие, шерстистые, панцирные), они не столько фокусировались на отличительных особенностях конкретных животных, сколько стремились показать, что и живых тварей, подобно всем прочим предметам физического мира, можно разбить на пять типовых категорий. Когда же они пытались трактовать биологию в терминах инь и ян, их задача заключалась в попарном сопоставлении функций. Например, если птицы и млекопитающие летают и бегают, то это соотносится с активностью ян, а если какие-то животные впадают в спячку, то им ближе пассивность инь. Безусловно, прямое наблюдение тоже играло важную роль («шелковичные черви едят, но не пьют; цикады пьют, но не едят»). Но гораздо важнее была возможность сформулировать, как виды соотносятся друг с другом и с миром в целом во времени и пространстве. («Рожденные днем принадлежат отцовскому роду, а ночью — похожи на мать» («Хуайнаньцзы», 4.11).)

Что делает животное животным? Китайские мыслители не строили подробных теорий, касающихся физиологии или эмбриологии различных представителей животного мира; их больше занимал вопрос о том, как отличить людей от прочих существ, в жилах которых также текут кровь и ци. Опираясь на ряд аргументов, они заявляли, что различия, отделяющие зверей от людей, не видовые, а скорее уровневые и основываются они не только на биологии, но и на морали (скажем, в одних людях больше собачьего, чем в других). Для начала сошлемся на Конфуция. Страдая от нападок тех, кто порицал его за нежелание отвернуться от общества, он размышляет: «Человек не может жить только с птицами и животными! Если я не буду вместе с людьми Поднебесной, то с кем же я буду?» («Лунь юй», 18.6). Конфуций отделяет себя от птиц и животных, но, настаивая при этом на своей принадлежности к морально более совершенным представителям людского рода, он фактически говорит о том, что различие между поведением человеческим и поведением скотским вовсе не обязательно связано с биологическими несовпадениями человека и зверя. В интерпретации Мэн-цзы это звучит так: «Разница, отличающая людей от животных, едва уловима. Добропорядочные мужи сохраняют ее, тогда как народ в толпе уходит от нее» («Мэн-цзы», 8.19). То есть люди, разумеется, отличаются от животных, но это отличие условно и несущественно. Лишь высоконравственный человек может помешать другим вести себя как животные. Ту же тему подхватывает и Сюнь-цзы: «Людьми нас делает не то, что мы безволосы и двуноги, а то, что мы способны проводить границы» («Сюнь-цзы», 5.4)[120]. Именно этим умением, наряду с наличием нравственного чутья, обусловлено обособление людей от животных. Люди обладают (или, по крайней мере, должны обладать) интуитивным пониманием того, что «правильно», а что «неправильно». «Огонь и вода обладают ци, но не обладают жизнью. Растения и деревья обладают жизнью, но не обладают сознанием. Птицы и звери обладают сознанием, но не обладают чувством справедливости. Люди обладают ци, жизнью, сознанием и чувством справедливости. Вот почему они самые благородные существа в мире» («Сюнь-цзы», 9.16а)[121]. Как объясняется в главе 5, ритуал становится наиболее предпочтительным средством для обуздания животных сторон человеческой натуры.

Древние китайцы нередко облекали свои наблюдения за природой в моральные понятия. В этой логике ворона, срыгивающая пищу, чтобы накормить родителей, проявляет «сыновнюю почтительность», а кукушка, подбрасывающая свои яйца другим птицам, начисто лишена этой добродетели; в свою очередь, ягнята, которые встают на колени, чтобы сосать материнское молоко, явно знают, что такое ритуал. Поскольку природный мир представлялся частью Вселенной, подчиняющейся моральному закону, китайцы полагали, что поведение людей и события в небесах и природе напрямую связаны между собой. Например, нападения диких зверей объяснялись нравственной логикой: если животные вредят человеку, то такое происходит не из-за их злой натуры, но потому, что нарушено равновесие — либо в самом человеческом социуме, либо между людьми и природой. То есть атаки тигров — результат дурного правления: они вызваны теми самыми бессердечными чиновниками, которые изо всех сил стараются их изловить («Хоу Хань шу», 41). И напротив, когда человеческим обществом руководят мудрецы, их правление само собой обращает дикие места в безопасные и цивилизованные, где «тигра и барса можно потрогать за хвост, на змею — наступить ногой» («Хуайнаньцзы», 8.6). Столкнувшись с человеческой добродетелью, осы и скорпионы не станут жалить младенцев. Достойное поведение людей способно нравственно преобразить животных: они выйдут из лесов, будут танцевать под человеческую музыку и подчиняться человеческим приказам. Некоторые истории описывают животных, которые демонстрируют врожденные чувства доброты и сострадания. В одном из таких рассказов слуга отпускает пойманного олененка, потому что не может сносить стоны его матери-оленихи, которая неотступно следует за детенышем («Хань Фэй-цзы», 7). Когда человеческое общество находится в гармонии, гармоничной становится и природа. Если добродетель властителя простирается на птиц и зверей, то на свет появляются сулящие счастье создания — фениксы, драконы и единороги.

Но вмешиваться в мир природы следует с предельной осторожностью. Берегитесь, ведь «если разорять гнезда и уничтожать яйца, фениксы не явятся. Если выбивать зверя и питаться молодняком, цилинь [единорог] не придет. Если спускать водоемы и брать рыбу, не останется ни драконов, ни черепах» («Люйши чуньцю», 13/2.1). Охотники за животными не должны забывать о морали: им можно брать свое, но без излишеств, чтобы не оскудевали природные ресурсы. Основоположника династии Шан восхваляли за изобретение «трехстороннего нападения» — такого способа окружать зверей, который позволял некоторым из них спастись, ринувшись в четвертую сторону, где нет охотников. Хороший правитель никогда не окружает целую стаю и не загоняет целое стадо. В «Ли цзи» оговаривается, что животных, убитых вне охотничьего сезона, не следует продавать на рынке, а Сын Неба не должен употреблять в пищу или приносить в жертву беременных животных.

Конфуция — а кого же, как не его? — иногда изображают провозвестником современной экологии. Рассказывают, что Учитель рыбачил с удочкой, но не пользовался сетью; что у него была стрела на нити (чтобы вытягивать подстреленную добычу и не потерять стрелу), но он никогда не целился в сидящих птиц. Он как-то похвалил одного из учеников за то, что тот выбросил в воду слишком маленькую рыбку («Люйши чуньцю», 18/8.2). Убийство даже одного животного не в сезон или преждевременную