рубку дерева Учитель называл актами, противоречащими сыновней почтительности («Ли цзи», глава «Цзи и»). Мэн-цзы отмечает, что если не закидывать густых сетей в пруды и водоемы, то тогда разведется столько рыб и черепах, что съесть их всех будет просто невозможно («Мэн-цзы», 1.3). Если бы все было так, как того хотели конфуцианские моралисты, человек жил бы в экологическом Эльдорадо. Но история не стала им повиноваться — ни в Китае, ни где-либо еще.

Китайские сакральные животные — это создания, способные к изменениям и превращениям, или гибриды, сочетающие поведенческие и физические черты разных видов. Они отличаются от обычных животных примерно так же, как высоконравственные люди выделяются из толпы. Им присуще умение перемещаться с земли в море, с гор на равнины, с земли в небеса, из отдаленных областей — в культурные центры Китая. Дракон сочетает в себе биологические особенности различных видов: «Если он хочет взлететь, то возносится с парами тумана. Если он хочет снизиться, то опускается в глубокие источники. Он способен преображаться в любой момент, возноситься и опускаться в любое время года» («Гуань-цзы», 39)[122]. У единорога тело оленя, хвост буйвола и рог на черепе. Сам внешний вид феникса ассоциировался с конфуцианскими добродетелями, которые можно было, причем буквально, считывать со знаков на его оперении. Рожденная в глубоких водах и выросшая на желтой земле священная черепаха знает пути Неба и понимает прошлое. Ее панцирь в форме купола напоминает Небо, а ее брюхо квадратно, как сама Земля, — она словно Вселенная в миниатюре. Черепаха символизировала постоянство и долголетие. По легенде, в водах Янцзы можно было найти черепах, наделенных божественной силой. Местные жители, поедая их, верили, что это активирует жизненную энергию ци и отсрочит наступление старости («Исторические записки», 128).

За шелковичными червями в Китае закрепился статус особых существ, потому что люди видели, как они, сплетая коконы, полностью преображаются. Сюнь-цзы даже написал о них стихотворение, в котором биологические циклы шелковичного червя служат метафорой того, как мудрец реагирует на непрестанно меняющиеся обстоятельства. Как и гусеница бабочки шелковичного червя, которая через двадцать два дня окутывается шелковым коконом, мудрец «постоянно преображается, как дух, не старея». Подобно тому как шелковичный червь поедает листья тутовника и выпускает их из себя в виде шелковой нити, мудрец обращает хаос в порядок («Сюнь-цзы», 26.4).

У Конфуция, как нам известно, была собака. Археологические находки свидетельствуют, что собаки занимали важное место в повседневной жизни уже в эпоху Шан, а возможно, и еще раньше. Согласно «Ли цзи», собаки были нужны для охоты, охраны… и употребления в пищу («Ли цзи», глава «Шао И»). Собака принадлежала к группе так называемых «шести домашних животных», куда помимо нее входили также лошадь, корова, свинья, овца и курица. В фольклоре того времени часто фигурируют собаки, которые ведут себя дурно (или просто странно): будьте начеку, если собаки лезут туда, куда не полагается, встают на задние лапы и подражают людям, задирают мужчин, заигрывают с женщинами, разводят огонь. В одном любопытном рассказе, датируемом 28 г. до н. э., двое мужчин, оказавшихся в одной комнате, вдруг заметили человекоподобный силуэт. Они набросились на призрака, но тот обратился в собаку и убежал («Хань шу», 27). Попреки в адрес тех, кто тратил на животных больше, чем на людей, позволяют предположить, что некоторые домашние любимцы жили по-королевски. Янь-цзы (Янь Ин, ок. 547–489 гг. до н. э.) убеждает своего господина не оставлять в могиле любимой беговой собаки какие-то ритуальные подношения. Господин же пересматривает свою позицию самым радикальным образом: он велит приготовить из собаки угощение и потчует своих министров («Янь-цзы чуньцю», 2). Мэн-цзы упрекает лянского правителя, вана Хуэя, за то, что тот позволяет «кормить собак и свиней пищей для людей и не знать меры бережливости» («Мэн-цзы», 1.3).

Чтобы разобраться в многочисленных отсылках к растениям и животным, встречающимся в древнекитайских текстах, потребуется большой труд. Некоторые из ранних синологов XIX в. увлекались естествознанием; их интересовали не только особенности языка, но и данные о природных богатствах Китая. Многие названия животных и растений имели региональное происхождение, и поэтому один и тот же вид зачастую мог иметь несколько разных наименований. Например, в восточном царстве Ци, согласно одному из источников, летучую мышь называли «бессмертной крысой» (эти крылатые бессмертные могли взлетать, как Бэтмен). Путаница усугублялась еще и тем, что китайские ученые в своих толкованиях природы были склонны опираться не на прямые личные наблюдения, а на информацию, которая извлекалась ими из древних текстов. Иначе говоря, там, где можно было бы ожидать, что биолог от первого лица представит читателю свои открытия, полученные в непосредственном контакте с природой, мы находим записки книжника, озабоченного лишь тем, чтобы найти аналогии увиденному в классических трактатах.

По замечанию Конфуция, среди классических текстов больше всего названий животных и растений собрано в «Ши цзин» («Лунь юй», 17.9). Сам факт того, что Конфуций предлагает пользоваться сборником стихов в качестве справочного ресурса, заставляет предположить, что животные и растения интересовали его в основном как материал для визуальных или словесных метафор. Перец символизировал жар страсти; утки-мандаринки — любовников; рыба — плодородие, изобилие и супружеское счастье; густые ползучие растения — сложные взаимоотношения. Цель введения фауны и флоры в классическую литературу состояла в том, чтобы расшифровать нравственные смыслы, связываемые с растениями и животными: целью авторов выступает не изучение природы, а моральное совершенствование. Конечно же, сказанное не значит, что подлинная классификация животных, камней и растений вообще никого не интересовала. К тому же действенный художественный образ должен быть понятен всем. Если вы никогда не видели сливового дерева весной, то не сможете оценить комплимент воздыхателя, который говорит, что вы лучитесь, как слива в цвету.

Рассказ о том, как легендарный Великий Юй разделил известные земли на девять провинций («Шу цзин», глава «Юй гун»), включает описания почв, гор и рек в каждой области, а для некоторых провинций приводится еще и список трав, деревьев и зерновых культур. Другой, еще более подробный справочник растений и типов почвы, на которой они произрастают, содержится в главе под названием «Категории земель» трактата «Гуань-цзы», на основании самых древних своих фрагментов датируемого, вероятно, III в. до н. э. Здесь описываются пять типов намывных или орошаемых почв; кроме того, внимание уделяется различным типам холмистых местностей и горного рельефа, глубине залегания грунтовых вод, деревьям и травам, благоприятствующим каждому виду почвы. «Дао всех типов растений и почв таково, что в каждом есть нечто, присущее ему одному. На холмах или в низинах, в каждом месте — свои особенные растения и почвы» («Гуань-цзы», 58)[123]. На сегодня нет общепризнанного понимания того, какие именно географические области описываются