— Вполне, — решительно отвечала Маша. — Только мне нужноКатерине Дмитриевне два слова сказать. Можно, Катерина Дмитриевна?

— Легко! — весело ответила жена олигарха, — Мы пойдемвперед, а вы за нами, джентльмены. Через две минуты, и не раньше.

Она взяла Машу под руку, и они удалились в сторону дома, аоставшиеся «джентльмены» переглянулись.

— Что они задумали? — спросил Весник и захохотал. — Ивообще, ты бы приглядел за Марьей Петровной, чесслово! Она вон с женой самогоглавного нашего олигарха под ручку прогуливается! Ох, не доведут эти прогулкидо добра! Ох, не доведут!… Придется тебе ей зарплату прибавлять!

Родионов вздернул брови:

— До миллиона прибавлять?

Весник дружески его толкнул, так что Дмитрий Андреевич едваустоял на ногах.

— Пошли, — сказал он, — послушаем, кого там опятьразоблачила Петровна! Кто в очереди следующий, после меня?

— Сейчас узнаем.

— Есть хочется, — добавил Сильвестр. — Ужасно просто.

В гостиной Маши не оказалось, зато были Лида Поклонная, еезвездный муж и их безупречный продюсер. Мирослава в бархатном костюме,пригорюнившись, сидела за столом, подле своего «чоловика», и вскочила, толькокогда вошла Катерина Кольцова.

Нестор тосковал возле буфета, на котором стоял поднос спирожками. Сильвестр так и впился в них глазами и даже облизнулся, а потомпосмотрел на Родионова умоляюще. В отсутствие матери главным начальником онвыбрал Родионова и теперь слушался только его и именно к нему обращалвопрошающие или умоляющие взоры.

Родионов проследил за его взором и кивнул. Сильвестрнемедленно кинулся к буфету и ухватил сразу два пирога. В каждую руку поодному.

Веселовский читал газету. Стас Головко качал ногой и времяот времени поглядывал на свое отражение в стеклянной дверце старинногопосудного шкафа.

Его мать, абсолютно спокойная и даже безучастная, сидела надиване и смотрела в окно, словно там показывали что-то интересное инеобыкновенное. Там ничего не было, кроме лужайки и синей милицейской фуражки,торчавшей над кустами совершенно неподвижно.

Андрей Поклонный что-то страстно шептал в телефон, и вид унего при этом был как будто слегка обезумевший.

Мирослава тут же стала восклицать:

— Нэстор, Нэстор, пусть Марыся нальет всем чаю, бо главныймилицейский казав, шо после чаю усих опять допросят и отпустят до дому!

— Слава богу, — воскликнула Лида Поклонная, — а то я себячувствую заложницей какой-то! А я, слава богу, не в турецком плену!

— Лидочка, — укоризненно произнес продюсер и показал глазамина милицейскую фуражку, маячившую в окне, — перестань, дорогая! Мы все устали,конечно, и переволновались, и слава богу, что все заканчивается.

— Вы правы, — от высокой двустворчатой двери сказала МашаВепренцева. Очень громко сказала, и все оглянулись на нее. — Все заканчивается.Я знаю, кто убил Бориса Дмитриевича Головко. И это один из нас, дамы и господа.

— Занавес! — тихо произнес Весник. — Последнее действие«Ревизора»!

И беззвучно захохотал.

Сильвестр перестал жевать и тревожно уставился на свою мать,Родионов протяжно вздохнул. Надежда Головко продолжала смотреть в окно, а ЛидаПоклонная подумала и разразилась сатанинским смехом.

— Господи, — давясь этим самым смехом, простонала она, — яже говорила, что она ненормальная! Она чокнутая просто, эта баба! Матвей, онаведь чокнутая, да?

Рессель взял ее за руку, и Лида вдруг замолчала, так жевнезапно, как закричала.

— Андрей, — сказала Маша твердо. — Я прошу вас, положитетрубку, пожалуйста. Это займет всего несколько минут.

Неизвестно, что случилось в этот момент, но все как-то сразуповерили в то, что Маша Вепренцева, секретарша писателя Аркадия Воздвиженского,действительно знает, кто убил кандидата в украинские президенты. Веселовскийотложил газету, а Стас Головко переместился на диване и перестал таращиться насвое отражение. Безучастной была только Надежда Головко, хотя история субийством касалась ее больше остальных. По крайней мере, Родионов так думал.

Или ошибался?…

— Статья про развод Поклонных, которая появилась всегодняшней газете, была написана Нестором. — Маша решила, что нужно брать быказа рога, пока они все не пришли в себя и не разбежались. Ищи их потом!… —Мирослава Макаровна! Я права или нет?

— Что?! — тихим-претихим и страшным-престрашным голосомспросила Лида. — Кто?! Славочка, что это значит?!

— Я сейчас заходила в кабинет к Мирославе Макаровне, —продолжала Маша. — Вы же никакая не поэтесса, правда? Вы как раз и естьруководитель водочного бизнеса, которым, по легенде, занимается ваш муж, верно?Поэтому Головко и принял ваше приглашение — всем известно, что КазимирЦуганг-Степченко финансирует его выборную кампанию. Только Казимир тут ни причем, да? У вас на столе сплошь финансовые отчеты, ведомости и графики поставок.Цистерны, бутылки, литры и баррели. Нет никаких… рукописей, стихов и поэм.

Мирослава вытащила из рукава кружевной платочек, собраласьбыло зарыдать, но передумала. Маша явственно видела, что она передумала.Надежда Головко с любопытством смотрела на нее. Ни горя, ни отчаяния не было вбледном лице, только странное безразличие, как у животного, которого волокут наубой и которое знает, что изменить уже ничего нельзя, что рваться и умолять опощаде бессмысленно, все равно убьют — так хоть скорее бы!

Маше стало жалко ее, но она твердо решила, что доведет делодо конца.

— Кто такой Нестор, Мирослава Макаровна?

— Нэстор? — переспросила Мирослава и сунула платочек обратнов рукав. — Та что вы такое… Та как вы можете?…

— Мирослава Макаровна!

Лжепоэтесса Цуганг-Степченко высморкалась в платок, которыйбыл для этого вовсе не предназначен, скатала его в шарик и кинула на пол. Шарикбеззвучно упал на ковер.

— Племянник мой, — сказала Мирослава решительно, и акцентисчез из ее речи. — Он начинающий журналист, и ему нужна была сенсация для егогазеты. Я пригласила его, чтобы он получил эту сенсацию.

— Слава! — дрожащим голосом произнесла Лида Поклонная. —Славочка?! Ты торгуешь водкой и пригреваешь у себя… журналюг?

Мирослава поднялась и подошла к буфету. Постояла, потомвзялась двумя руками за полированную доску, будто хотела ее оторвать.

— Да, торгую, — заявила она громко. — И что тут такого?! Яторгую качественной водкой, а не какой-то там паленой! У меня европейскоепроизводство, ко мне даже немцы приезжали учиться. И в этом нет ничего…непристойного!