— У нас так бывает. Почта не всегда работает четко.

— Почтальонам мало платят?

— Электронная почта, — объяснила она совершенно серьезно. —В ней не предусмотрены никакие почтальоны, Дмитрий Андреевич. Но мы ведьсобирались сегодня поехать в издательство, так что захватим рукопись с собой.

— Вот и скажи это Маркову.

— Хорошо. — Она кивнула — образец сдержанности иделовитости. — Это все, Дмитрий Андреевич?

Он крутанулся в кресле и еще покачался из стороны в сторону.Ему не хотелось, чтобы она уходила, и он никак не мог придумать, как бы еезадержать.

— Дурацкий роман, — буркнул он сердито. — Как все началосьпо-дурацки, так и закончилось. По-моему, ерунда какая-то получилась.

Она помедлила на пороге, потом прошла и села в кресло, рядомс его письменным столом.

— А по-моему, ничего.

— Да ладно! Я в такую… ерунду никогда в жизни не попадал.

— Все уже закончилось, — философски заметила МашаВепренцева. — Все нормально.

— И в Киев я больше никогда не поеду, — продолжал Родионовсердито, — ужасное место.

— Прекрасный город, — возразила Маша. — Жаль только, мы егои не видели совсем. Нам надо туда просто так поехать, без работы. Он вампонравится, Дмитрий Андреевич, обещаю вам.

— Да не надо мне ничего обещать, — вдруг вспылил Родионов. —Обещает она мне!

Они помолчали, вспоминая каждый свое.

Очень много всего случилось в прекрасном городе Киеве. Такмного, что и не осознать сразу.

— Звонила Катерина Дмитриевна, — проинформировала Маша. —Надежда Головко в больнице, а ее сын в психушке. Против Веселовского все уликикосвенные, кто-то видел его машину недалеко от дачи «поэтессы» задолго до того,как он появился на приеме. Выяснилось, что Головко предупредил охрану на даче,что приедет телеведущий, да и охранники на воротах показали, что он приехалнамного раньше, чем появился на приеме. А нож не нашли… Мне почему-то в этойистории больше всех жаль Надежду.

Родионов пожал плечами:

— Каждый получает по заслугам.

— Да бросьте вы, Дмитрий Андреевич, она ни в чем невиновата!

— Да ладно! Она что, всю жизнь не видела, что с ее ребенкомне все… в порядке?

— Что значит… не в порядке?! Он же не инвалид и не больной!Он просто… нетрадиционной ориентации!

— Вот именно. И к чему это привело, а?

— Дмитрий Андреевич, — строго сказала Маша. — Вы судитечужую жизнь, не имея о ней никакого понятия. Вы же ничего не знаете!

— А ты знаешь?

— Мне Катерина рассказала, что эта Надежда несчастнейшийчеловек! Муж ее знать не хотел, все с какими-то девицами путался, это потом,перед выборами, его приперло, и он о жене вспомнил, а до этого сослал ее вдеревню какую-то, как в монастырь, без денег, без всего! А ей только со всехсторон докладывали, где он, с кем и почем им платит!

— Ну и что? — упрямо спросил Родионов. — Она что, не знала,за кого выходила замуж?!

— Ну, а если и знала?

— А развестись? Слабо?!

— Бывает так, что нельзя развестись, Дмитрий Андреевич.

— Да ладно тебе!

— А тут еще сын! То есть получилось, что из-за сына погиботец! Из-за сына и его связи с этим психом Веселовским, а она ничего не моглаподелать. Кстати, Кольцова сказала, что на следствии выяснилось, что у Игорябывали нервные срывы с детства. Конечно, Надежда мужа терпеть не могла, но всеже он был отец ее сына!

Родионов пожал плечами. Все это его нисколько не убеждало.

— Все в жизни можно изменить. Маша, — сказал он сердито. — Иты это прекрасно знаешь. Ты сама племянников в детдом не сдала, а растишь и…Кстати, эта ваша Эмма не объявлялась?

— Элла, — поправила Маша. — Нет, Дмитрий Андреевич. Пока всетихо.

— Значит так, — продолжал Родионов. Собственно, весь этотразговор он и затевал, чтобы это сказать. — Больше ты никогда не платишь ейникаких денег и не вступаешь ни в какие переговоры. Если она появляется натвоем горизонте или кто-то из ее дружбанов, первое и единственное, что тыдолжна сделать, это позвонить мне. И больше ничего ты делать не должна.

— А вы что предпримете?

— А вот эта моя забота.

— Но… Дмитрий Андреевич…

— Никаких «но»! Ты поняла?

— Это мои проблемы, — сказала она и отвела глаза. — Я нехочу втягивать вас в них.

Он поднялся из-за стола, засунул руки в карманы джинсов иподошел к ней. Некоторое время он стоял над ней, а потом сказал веско:

— У тебя больше нет никаких «твоих» проблем. У тебя есть я.

Вдруг словно солнце ударило ей в лицо. Она улыбнулась изажмурилась.

— Вы?

— Да, — твердо заявил Родионов, рассматривая ее. — Да.

— Это невозможно, — сказала она, и солнце пропало, зашло затучи. — Я так не умею. Мне нужно все или ничего.

Родионов кивнул.

Она рассматривала его так, как не рассматривала никогда, — исподлобьяи очень внимательно. Ему даже неловко сделалось, и как будто чуть-чуть взмокласпина от ее взгляда.

— Ты чего?… — спросил он, помолчав. — Ты чего, Маша?

Нельзя ничего этого делать, она точно знала, что нельзя, нодальше продолжать играть в «ограничения и рамки» было невозможно.

«Я взрослый человек, — сказала она себе мрачно. — Чего я такуж боюсь?! Ну чего?!»

«Ты боишься, что, поставив все на одну карту, ты все ипроиграешь, разом, чохом, и тогда останется только найти укромный уголок,заползти в него и застрелиться, как делают все, кто проигрывается в пух и прахбез надежды отыграться».

«Если я сейчас скажу это, надежды отыграться не будетникакой. Взять обратно эти самые слова — невозможно. Как невозможно остановитьвремя или повернуть ветер. Невозможно».

— Маша! — воскликнул Родионов раздраженно. — Что такое? Уменя сейчас на лбу будет дырка. Не надо так на меня смотреть!

— Я вас люблю, — мрачно сказала Маша, словно говорила, чтотерпеть его не может и собирается завтра уволиться, только чтобы век его невидеть. — Я вас люблю, Дмитрий Андреевич.

— Я знаю.

— Как?!

Она ждала, что сейчас он начнет метаться из угла в угол,опрокинет кресло и начнет кричать, что ничего этого нет, потому что не можетбыть никогда. Маша будто даже слышала, как он кричит, и видела, как ейприходится отступать за дверь, зажимать ладонями уши, только чтобы ничегобольше не слышать и не видеть, а он сказал, что… знает?!