Интересно, что американское Общество защиты животных недавно организовало художественный конкурс среди шимпанзе, на котором представили свои «шедевры» шесть участников. Победитель, 37-летний самец Брент из приюта Чимп Хейвен в Луизиане, получил премию в 10 000 долларов из рук самой Джейн Гудолл. Возиться с кистью Брент, впрочем, не стал и создал свое произведение с помощью языка. Оригиналы работ были затем проданы с аукциона eBay, и вырученные тысячи долларов перечислены на содержание приютов для шимпанзе{1343}. Но при всем восхищении этой трогательной, продуманной и исполненной благих намерений инициативой к провозглашению участвовавших в конкурсе шимпанзе художниками в любом подлинном смысле этого слова относятся одинаково скептически и специалисты по поведению животных, и искусствоведы. Даже с самой большой натяжкой максимум, что удастся признать у этих животных по части художественного творчества, – испытываемое ими удовольствие от создания многоцветной мешанины.

Гораздо больший интерес в этом отношении представляют слоны, поскольку, к восторженному изумлению тысяч доверчивых туристов, они регулярно вполне реалистично изображают деревья, цветы и даже своих сородичей на зрелищных шоу в нескольких таиландских заповедниках-приютах (илл. 11). Картины, которые слон иногда даже подписывает своим именем, распродаются влет. Но все совсем не так, как кажется. Кисточку в хобот слону вкладывает дрессировщик, который затем незаметно направляет движения, осторожно потягивая слона за уши. Слона натаскали, обучив подносить кисточку к бумаге и вести в направлении того уха, за которое тянут{1344}. Нельзя не отдать должное по меньшей мере великолепной работе дрессировщиков{1345} и не восхититься тем, как уверенно и ловко управляют хоботом их подопечные. И все же мы имеем дело с цирковым трюком, который не разгадывают только потому, что дрессировщик благоразумно скрывается за слоном. Тем не менее туристы – даже те, кому удается заподозрить подвох, – уезжают домой довольные, ведь никто не посмеет утверждать, что «бесценное произведение» нарисовано не слоном{1346}.

Илл. 11. «Слоны-живописцы» становятся в последнее время одним из самых популярных развлечений для туристов в Таиланде. На глазах восхищенной публики они регулярно создают реалистичные изображения деревьев, цветов и своих сородичей. Однако в действительности это не более чем шоу и цирковой трюк для посетителей. Публикуется с разрешения Филиппа Югена / Philippe Huguen / AFP / Getty Images

Изобразительное искусство – исключительно наша, человеческая, прерогатива. Однако то, что слоны, пусть и под чутким руководством, способны рисовать картины, все же не может не восхищать, поскольку это означает, что в результате обучения у них в мозге тоже выстраиваются кросс-модальные нейронные связи, переводящие информацию от органов осязания в соответствующие моторные реакции. Слоны-живописцы решают свою собственную задачу соответствия. И, возможно, не случайно индийский слон из Южной Кореи по кличке Кошик недавно продемонстрировал талант к вокальному подражанию, включая имитацию человеческой речи{1347}, а индийская слониха Хэппи из зоопарка Бронкса в Нью-Йорке узнает себя в зеркале{1348}. Эти способности почти наверняка взаимосвязаны. Как и скульптура, рисование (а также узнавание себя в зеркале) предъявляет определенные требования к контурам мозга, участвующим в имитации{1349}.

Крупный мозг обеспечивает нам безупречное владение не только руками и ногами, но также губами, языком и голосовыми связками, наделяя наш вид вокальными способностями, позволяющими и говорить, и петь{1350}. Если бы не увеличение коры, представители нашего вида не могли бы ни создавать произведения искусства, ни восхищаться ими вслух. Ключевую роль в возникновении искусства, вне всякого сомнения, сыграла эволюция языка, поскольку искусство насыщено символизмом. Как говорилось в восьмой главе, абстрактно-символическое мышление считается одним из главных свойств человеческой когнитивной деятельности. Использование произвольных символов позволяет человеку отображать в сознании и передавать по различным каналам широкий спектр идей и понятий. Естественный отбор выработал у нашего разума способность оперировать символами и мыслить абстрактно при использовании устной речи, но эта же приверженность символизму проявляется у нас и в многочисленных областях художественной культуры.

Одна из таких областей – архитектура. В шедевре Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» (Notre-Dame de Paris, 1831) есть замечательная глава «Вот это убьет то». Загадочная фраза окажется репликой злодея-архидьякона Фролло, негодующего по поводу изобретения печатного станка. В словах Фролло отражен страх церкви перед крепнущей новой силой – книгопечатанием, которая грозит сбросить свою предшественницу с пьедестала. Но боится архидьякон не столько того, что люди начнут обращаться за знаниями и наставлениями к книгам, а не к служителям церкви, сколько того, что великолепие готической архитектуры собора, и без того ветшающего, утратит свою власть и символическое значение. Фролло гнетет предчувствие, что «человеческое мышление, изменив форму, изменит со временем и средства ее выражения; что господствующая идея каждого поколения будет начертана уже иным способом, на ином материале; что столь прочная и долговечная каменная книга уступит место еще более прочной и долговечной книге – бумажной»{1351}.

Современный читатель сочтет эти страхи надуманными. Однако в дописьменном мире институты власти в буквальном смысле высекали свое слово в камне. Величие, богатство и красота произведений архитектуры – от пирамид до базилики Святого Петра в Риме или Версальского дворца – исполнены символизма богоданности и незыблемости.

У человеческого искусства давняя история, насчитывающая не менее 100 тысячелетий{1352}. В ней можно обнаружить все вехи культурной эволюции{1353}. И хотя живопись балует нас невероятным разнообразием стилей, в ней по-прежнему присутствует та древняя концептуальная линия развития, которая предполагала точность передачи визуального впечатления. Возьмем, например, знаменитую картину Рене Магритта «Вероломство образов», на которой изображена курительная трубка, делающая честь любой рекламе табачной лавки. Однако, к недоумению миллионов восхищенных зрителей, под трубкой на холсте выведено каллиграфическим почерком Ceci n'est pas une pipe, что переводится с французского как «Это не трубка». На первый взгляд, утверждение грешит против истины. В действительности же мы просто забываем, глядя на картину, что перед нами и в самом деле не трубка, а лишь изображение трубки. Когда Магритта однажды попросили объяснить смысл этой подписи, он ответил, что, разумеется, это не трубка – попробуйте, мол, набить ее табаком… Сейчас идея Магритта может показаться банальной – мы уже избалованы и перекормлены великолепными произведениями искусства, поражающими идеально выстроенной перспективой и фантастической точностью изображения. Выполненные акрилом, карандашом или пастелью картины представителей такого направления современной живописи, как гиперреализм, – Диего Фацио, Джейсона де Граафа или Моргана Дэвидсона – почти невозможно отличить от фотографий. Эти работы – продолжение давней традиции как можно более подробной и безупречной передачи визуального впечатления от сцены или предмета. Данный жанр, расцветавший снова и снова, в разные исторические периоды назывался и реализмом, и натурализмом, и (справедливо отсылая к подражанию) мимезисом. Добиваясь идеального сходства изображения с оригиналом, гиперреализм отменяет для зрителя необходимость преодолевать проблему соответствия. Для зрителя, но не для живописца: чтобы осуществить свой замысел, решать эту проблему творческому человеку все равно придется.

Ни в одном жанре искусства проблема соответствия не выражена так ярко, как в танце, эксплуатирующем все те же когнитивные свойства, которые необходимы для интеграции «входящих» данных от различных органов чувств и «исходящих» моторных реакций. Изучать эволюцию танца я принялся в сотрудничестве с Ники Клейтон и Клайвом Уилкинсом после одной бурной дискуссии в кембриджском пабе в 2014 г. Ники, профессор психологии Кембриджского университета и специалист по когнитивной деятельности животных, страстно увлекается танцами и сочетает свое увлечение с исследовательской работой, руководя научными проектами на базе одной из ведущих трупп современного танца «Рамбер»[25]{1354}. Клайв достиг не меньших высот как успешный художник, писатель, фокусник и такой же фанат танцев. Мы довольно быстро сошлись во мнении, что танцы возможны только благодаря использованию тех же нейронных контуров, которые участвуют в имитации{1355}.

Танец требует от исполнителя подстраивать свои движения под музыку или подчинять их определенному ритму, порой даже внутреннему, например биению сердца. Для этого необходимо соответствие между входящей слуховой информацией и моторными реакциями, которые исполнитель выдает. В парном или групповом профессиональном танце исполнителям надо координировать движения, выстраивая определенный рисунок – повторяющий движения другого танцора, контрастирующий с ними или дополняющий их. Для этого тоже нужно привести в соответствие визуальные сигналы и моторные реакции. И то, что представителям человеческого рода удается (пусть не всем