учимся есть палочками или кататься на велосипеде, то вроде бы не получаем никакого прямого подкрепления, тогда как же происходит научение? Еще труднее понять, каким образом мы связываем визуальный образ – человека, управляющегося с палочками или крутящего педали, – с совершенно иным сенсорным опытом, который получаем, когда пытаемся совершать аналогичные действия сами. Над этой проблемой соответствия исследователи имитации ломают голову уже не первое десятилетие, и единого мнения о том, как все-таки устроен этот процесс, по-прежнему нет{1331}. Но кое-что не вызывает сомнений: для того чтобы решить проблему соответствия, требуются связи – в виде сети нейронов – между сенсорными и моторными областями мозга. Много лет назад в Кембридже я, тогда молодой специалист, вместе с уже упомянутым выдающимся этологом Патриком Бейтсоном исследовал эволюцию и развитие имитации на моделях искусственных нейронных сетей. Мы обнаружили, что смоделировать имитацию и другие формы социального научения можно, если предварительно обучить искусственную нейронную сеть, чтобы она набрала необходимый предшествующий опыт, позволяющий создавать подобные связи между информацией от органов чувств и моторными реакциями{1332}. Интересно, что у нейронных сетей, на которых мы моделировали имитацию, оказались точно те же свойства, что и у так называемых зеркальных нейронов.

Имеются в виду клетки мозга, которые активизируются и когда их обладатель выполняет какое-то действие, и когда он видит, как это же действие выполняется другими{1333}. Считается, что зеркальные нейроны содействуют имитации{1334}. С увеличением мозга в ходе эволюции у человека непропорционально разрослись те области, которые, как теперь известно, участвуют в имитации (в частности, височные и теменные доли){1335}. Именно в теменных долях мозга приматов (обезьян) были впервые обнаружены зеркальные нейроны, и, как показывают исследования с использованием нейровизуализации, теми же зеркалящими свойствами обладают аналогичные области человеческого мозга{1336}. Вполне вероятно, что система зеркальных нейронов представляет собой непосредственный продукт отбора в пользу усиления имитации у наших предков. Сегодня эти когнитивные способности по-прежнему позволяют нам осваивать новые навыки – управлять автомобилем, забивать гвозди, готовить еду. И те же самые когнитивные способности позволяют Джимми Стюарту каждое Рождество заставлять нас переживать как в первый раз за его Джорджа Бейли в фильме «Эта замечательная жизнь» (It's a Wonderful Life).

Еще один, хотя и гораздо менее очевидный фактор, который мы упускаем из виду, – огромная зависимость кино, театра, оперы и даже компьютерных игр от способности зрителя вообразить себя участником действия, чувствовать тот же страх и то же напряжение, испытывать те же эмоции, что и главный герой. Эти способности тоже, скорее всего, вызревали в парнике африканских джунглей, где умение посмотреть чужими глазами и уловить цели и намерения выполняющих важные задачи помогало наблюдающему освоить какую-либо необходимую технологию. И там у наших предков переживание тех или иных эмоций совместно с окружающими (когда чужой страх вызывает тревогу, а смех ребенка радость) развивало эмпатию и эмоциональное заражение, благодаря которым сегодня мы так близко к сердцу принимаем происходящее на экране. За этой чувствительностью тоже кроются формы социального научения с адаптивными функциями, такие как позволяющие запоминать и отличать врагов-хищников или избегать других опасностей{1337}. Не будь у нас этих способностей к социальному научению, мы смотрели бы фильмы как социопаты, оставаясь абсолютно безучастными к происходящему с героями, и нам были бы одинаково безразличны и сцена в душе из «Психо», и поцелуй Ретта Батлера и Скарлетт О'Хара. В 2015 г. общемировые кассовые сборы в киноиндустрии составили 40 млрд долларов. Без нашей способности имитировать этой сферы не существовало бы в принципе, равно как и театра или оперы, если уж на то пошло.

Вообще, если вдуматься, мы заметим связи между неожиданно большим количеством разных видов искусства и способностями к имитации и новаторству, которые двигали эволюцией человеческого мозга. Возьмем, например, скульптуру. Чтобы представить на обозрение статую Давида в 1504 г., Микеланджело пришлось при работе решать собственную проблему соответствия. Только скульптору предстояло не самому повторить позу Давида, а выверенными движениями рук, держащих резец и молоток, превратить мраморную глыбу в увеличенную фигуру человека. Для этого Микеланджело необходимо было перевести зрительную информацию, передающую особенности облика натурщика, в моторную реакцию, позволяющую воссоздать этот облик в камне. Тем, что с задачей скульптор справился выше всяких похвал и произвел на свет один из величайших шедевров Возрождения, он обязан не только таланту, но и огромному многолетнему опыту работы с камнем. С 13 лет Микеланджело осваивал ремесло художника и много времени провел на мраморных каменоломнях Каррары, где научился мастерски обращаться с молотком. За те годы, что он набирался опыта, нейронные контуры его мозга натренировались (как мы тренировали свои искусственные нейронные сети) чутко улавливать соответствия между движениями при обработке камня и результатом, к которому они приводят. Однако натренировать их таким образом можно было лишь благодаря тому, что мозг Микеланджело был приспособлен, как ни у какого представителя другого вида живых существ, к тому, чтобы при надлежащем опыте осуществлять подробное кросс-модальное преобразование данных в результате взаимодействия сенсорной и моторной коры. Это наследие отбора в пользу имитационных способностей, которому подвергались наши предки.

Любоваться такими шедеврами, как Давид или Венера Милосская, – это порой удивительное чувственное наслаждение, особенно если не забывать, что перед нами, по сути, камень. Нередко рука сама невольно тянется коснуться этих совершенных форм. В некоторых культурах, например у эскимосов, есть статуэтки, которые мастера вытачивают специально для того, чтобы ощупывать их, а не разглядывать{1338}. Возможность испытывать подобные ощущения обусловлена действием все тех же кросс-модальных нейронных сетей. Они соединяют возникающее в нашем сознании представление об объекте с самим объектом и перекидывают мостик к наработанной до этого сети связей и зачастую очень личных воспоминаний.

Только виды животных с очень крупным мозгом в принципе способны создать скульптурные произведения, отличающиеся такой тонкостью и чеканностью линий. Для подобной работы необходимы четкие, точные, выверенные движения, ловкость рук, развивавшаяся с увеличением размеров мозга. У мозга млекопитающих по мере его роста в размерах менялась внутренняя организация, неизбежно, как описывалось в шестой главе, тяготея к большей модульности и асимметрии{1339}. С увеличением общих размеров более массивные области мозга обычно наращивали связи с другими областями и начинали контролировать остальные отделы мозга{1340}. Происходит это потому, что нейроны соперничают друг с другом за то, чтобы соединиться с целевой областью, и победа в этом состязании остается, как правило, за теми, которые выстреливают по клеткам-мишеням сообща, а значит, преимущество получают более крупные отделы мозга. Конечный результат – повышение влияния более крупных структур мозга на остальные его зоны. Главенствующая роль в человеческом мозге принадлежит неокортексу, на который приходится около 80 % всего объема мозга – больше, чем у любого другого животного. В ветви приматов, ведущей к человеку, неокортекс (часть мозга, отвечающая за мышление, научение и планирование) по мере эволюции рос в размерах и усиливал контроль над моторными нейронами спинного мозга и мозгового ствола – все это вело к совершенствованию моторики рук и большей четкости в управлении конечностями{1341}. Увеличился в ходе недавней эволюции человека и мозжечок – второй по величине отдел человеческого мозга, тоже играющий важную роль в контроле движений{1342}. Этому двигательному контролю человек обязан своей исключительной точностью при координации движений. Если я прав и за увеличением неокортекса и мозжечка в ходе эволюции стоят новаторство и социальное научение, соответствующий естественный отбор мог одновременно наделить человека более совершенной координацией, которая находила бы применение не только в живописи и скульптуре, но и в актерском мастерстве, опере и среди прочего в танце.

Тот двигательный контроль, который позволяет человеку по собственному почину создавать произведения искусства и разыгрывать спектакли, – это способность, которой не обладает больше никто из животных. Да, конечно, в интернете сплошь и рядом встречаются сообщения и видеоролики, призванные продемонстрировать художественные способности животных, но при внимательном рассмотрении они не выдерживают критики со стороны зоопсихологов. Никто не мешает вам купить своей кошке или собаке набор для рисования, и вашему питомцу эта забава может даже понравиться, однако произвести что-либо художественное в таких случаях обычно не удается. Как и большинству других животных, которым пытались вручить кисточку, собакам и кошкам не хватает ни задатков, ни двигательного контроля для создания предметов изобразительного искусства, и у меня большие подозрения, что найти красоту в пестрой мазне