«Проклятое “второе касание”», — думала я, забрасывая руку ватного капитана себе на плечо. Ничего страшного — не умер же сразу, теперь и подавно не умрет, но спазм лучше убрать. И вообще: ты опять все испортила, Алекса. Только наладилась жизнь — и ты опять все испортила.

Я тащила в медотсек парня, которого чуть не поцеловала, кривилась от досады — и улыбалась.

* * *

— Если после вашего секса мне придется собирать его из кусков, я не удивлюсь, — сказала Мария, подумала и добавила: — Впрочем, нет. Я удивлюсь, что у вас был секс.

Потолок медотсека выглядел как любой другой в корабле, но сегодня я валялась на «разделочном» столе просто так — забросив ногу на ногу и рассматривая окрестности. У меня ничего не болит, с Донни все хорошо, Мария вон нацелилась меня подоставать — все просто здорово, так здорово, что и не передать.

— Мария, тебе идет такой треп.

— Ты что-то сказала? — рассеянно переспросила докторша, отрываясь от экрана. — Прекратила глупо улыбаться и что-то сказала?

— Говорю, ты, когда треплешься о сексе, кажешься моложе. Лет на пятьдесят. Или шестьдесят. Я в больших числах не очень разбираюсь.

— Юмор — это хорошо, — сказала Карпцова и закрыла что-то на экране. — Значит, мозг от неудавшегося поцелуя не пострадал.

Я послала ей воздушный поцелуй и снова уставилась в потолок. Докторша противно пощелкала пальцами, размяла их в духе детской гимнастики.

— Ты как насчет поесть, Алекса?

— Положительно.

— Ну, тогда идем.

Карпцова встала, убрала непослушную челку с лица. Докторша была чем-то невыразимо довольна, что, впрочем, меня устраивало.

У кухонного комбайна было пусто, кто-то — почти наверняка Дюпон — опять не утилизировал недоеденное.

— Надень ему уже на голову когда-нибудь, — посоветовала Мария, поглядывая на меня. — В самом деле, сколько можно свинство разводить?

— Да надену, надену. Просто при мне он обычно не забывает.

— Ну, тебя все боятся, — докторша плюхнулась с тарелкой за стол. — Даже я вот опасаюсь.

Я решила на провокации не поддаваться. У меня до сих пор приятно шумело в голове, откуда убежало выдуманное машиной безумие, и даже на белковый концентрат я смотрела с умилением.

— Куда мы летим? — спросила Карпцова, когда я уселась напротив нее. — Опять туда, где будет что-нибудь неожиданное и ужасное?

— Просто сверхдальняя доставка, — повела плечами я. — Хотя она мне и не нравится.

— А что там?

— Много научного, медицинского оборудования и почти восемнадцать тонн стекла.

Карпцова подняла голову и только спустя несколько секунд догадалась облизнуть с губы кусочек желе.

— Чего?

— Стекла. Стеклянные слитки по три килограмма.

— Стекло, — пробормотала Мария и вернулась к еде. — Может, какое-то ценное?

Я запустила ложку гулять между пальцами: указательный, средний, безымянный, мизинец — мизинец, безымянный…

— Нет, Мария. По химсоставу — силикат.

— И тебя не насторожило, что мы гоним через две трети галактики ради восемнадцати тонн фасованного силиката?

— Насторожило, — согласилась я. — Но мы летим в сектор «Н». Там и не такое бывает.

— «Н»?!

Сектор «Н» широко известен только тем, что о нем известно крайне мало. Это большой — порядка пятисот световых лет в диаметре — участок в Дальнем Трехкилопарсековом рукаве. Новые звезды, старые звезды, терраподобные планеты, жесткая радиация, гравитационные сдвиги, черные дыры в изобилии — милый участок космоса, где в довершение прочих бед мы наткнулись сразу на две негуманоидные цивилизации. Цивилизации оказались шикарные, словно сошедшие со страниц теоретических выкладок Томаса Шлеера, — они ярко подтвердили тезис знаменитого ксенофоба о невозможности контакта с таким типом разумных существ.

— И как нам дальше с этим жить? — поинтересовалась Мария. — Может, мы прямиком к звезде Безумия?

— Ага, — безмятежно отозвалась я.

Карпцова открыла рот, подумала и решила просто положить туда еще порцию желе.

— Идиотизм, — буркнула она с набитым ртом.

— Ну, мы же не планируем целоваться с местными жителями. Мы отвезем груз на станцию сцинтианских наблюдателей и свалим.

— Все равно идиотизм.

— Я думала, что ты обрадуешься. Новые горизонты, запрещенные знания, — я пальцами изобразила в воздухе кавычки. — Ну и все такое. Вирусы же тебе потрошить понравилось.

— Вирусы — это одно. Трехкилометровые твари, занимающиеся космокреацией, — совсем другое.

— Фу, позорище, — сказала я. — А еще ученая. Как тебя, брезгливую, в проектах канцлера терпели?

Карпцова надулась. Я смотрела в тарелку и прокручивала в памяти последние события, на фоне которых скоростная доставка стекла казалась мне совсем не интересной.

— А ты какая-то странная, — сказала вдруг Мария.

— Что?

Я опомнилась и посмотрела на нее. Карпцова с интересом меня разглядывала — с интересом и улыбкой.

— Говорю, ты странная. Может, тебе в качестве терапии надо иногда убивать Дональда?

— Да пошла ты!

— Шучу-шучу, — ухмыльнулась Мария, порозовела и изобразила защиту ладонями. — Но такая ты мне нравишься больше.

— Не смей коситься на мою задницу, — сказала я, допивая кофесинт. — Мне парни больше нравятся.

— Я уже поняла, — рассмеялась Мария. — А чего это ты с утра уже пьянствовала?

— Да так, — уклончиво сообщила я.

— Праздновали или смелости набирались?

Я смотрела на эту лукавую мордашку и с трудом сдерживалась от ответной улыбки. Не скалиться, не скалиться, не скалиться! Нечего тут, я и сама еще толком не насладилась новой жизнью. Да, я жадная, не хочу делиться, но у меня слишком мало хорошего было в последнее время, чтобы носиться со своим сокровищем на вытянутых руках.

Я его просто погрею и побаюкаю.

— Да что это за пьянка? — отмахнулась я. — Так, кафтиана бутылку раздавили на двоих.

— Кафтиа-ана? — протянула Карпцова с плотоядной ухмылкой. — Нашему капитану нужна девочка Алекса, а не инквизитор Алекса?

— Не поняла.

— Кафтиан, — академическим тоном начала Мария, — темное галинезийское пиво, продукт брожения «А»-ячменя, полусинтетическая технология… Ля-ля-ля, не помню, как там. Особенности влияния на организм: снижение критического восприятия и внимания. Законами некоторых планет даже запрещен по этой причине.

Я нахмурилась. В принципе, я всегда хорошо сопротивлялась действию спиртного — мне так казалось, во всяком случае. Но снижение критического восприятия, о котором я, кстати, благополучно забыла… В груди что-то противно заскреблось, когда я выстроила цепочку из изнаночного освещения и празднования до радостной новости, а не после.