хозяин дома и пустит нам дробь в спины? – спросил Астра, с опаской покосившись на окно.

– Я больше ничего не боюсь. И ты не бойся, – подкупая лаской, утешительно произнесла Агния. – Никто здесь не живёт и жить не может – это Коридор дурит нам головы.

– А что если ты ошибаешься, что если живёт? – стоял на своём Астра.

– Кто, ну кто здесь может жить?

– А вдруг… вдруг Орион?

Агния замерла с протянутой вверх рукой, сжимая в пальцах твёрдую, гранитовую вишню.

– Ах, если бы, но это не он, – легковесно ответила она, отпустила натянутую ветку, и та с кратким шелестом покачнулась и укрепилась, встала.

– Почему ты так уверена? – спросил Астра с закравшимся страхом от её знания.

– Потому что, будь это Орион, дом был бы сделан из мятных пряников, – довольная шуткой, Агния улыбнулась. – Ты будто сказок не читал. Не надо быть пророком, чтобы понять: Орион появится только под конец нашего пути.

Встав на носочки туфель, Агния дерзновенно сорвала одно сердечко – то, что покрупнее, за которое сразу зацепился глаз, – и, не колеблясь, бросила в рот: спелая вишня, разорвавшись, захрустела на зубах, и сладкая кислинка, мешаясь со слюной, опутывала язык.

– Агния, что ты наделала? – обомлел Астра. – А если они ядовитые? А если они отравлены?

– Астра, вишня не ядовитая, – беспечно ответила Агния, хихикнув и пожав плечами. – Да и пусть ядовитая! Я лучше отравлюсь по собственной воле, чем позволю Коридору убить меня. На, сам попробуй! – она наклонила ветвь к Астре и с лукавой улыбкой заявила: – А то я всё съем, и тебе ничего не достанется – аппетит у меня зверский. Что тогда будешь делать, если они в действительности ядовиты, а я наемся и умру?

– Я не переживу, если с тобой что-то случится, поэтому… Слижу яд с твоих губ! – осмелев, выдал Астра, ужаснувшись от своей же храбрости.

– Астра, ты не говори, а делай! – ведьмовски захохотала Агния, сама вложила вишню ему под нижнюю губу. Астра не сопротивлялся, напротив, сладкое и тайное обжигающее чувство обвивало грудь, и оно ему нравилось: оконный свет растормошил в нём и в Агнии лихое начало, разогрел их духотой, сморившей вишнёвый сад.

Они ободрали вишнёвое дерево везде, куда только могли достать, и пошли разорять следующее – оно разрослось, как живительный ключ, и полнилось плодами, и цвело, благоухая и подслащивая обоняние.

Агния ела, неаккуратно вытирая пальцы об платье, оставляя на нём красные полоски. Астра горстями собирал в ладони вишню для дорогой Агнии, угощал её и, конечно, не мог не замарать в несмываемом бордовом соке шерсть на ладонях и мякиши. На белой рубашке, на боку, осталось выразительное пятно.

– Посмотри, Астра, какая красота! – Агния подняла на ладони подлинно золотую ветвь, лучисто светящуюся, одинокую, запрятанную среди других, ничем не примечательных ветвей.

– Агния, не трогай, оставь её! Зачем мучаешь дерево? – одновременно жалеющим и взывающим к состраданию голосом спросил Астра, и сладкое и тайное у него в груди вдруг спало, вернулись горечь и наивная простота.

– Не ворчи, дурашка! – прыснула Агния. – А вдруг эта ветка исполняет желание?

– И что бы ты загадала? – невольно вырвалось у Астры.

– Выбраться отсюда, что же ещё! – удивилась она странному вопросу.

– Мы выберемся, Агния, обещаю, – сказал он, печально взглянув на живой, но словно впавший в спячку дом. – Постучимся?

– Нам нужно где-то переждать ночь, – понизив голос, ответила Агния; постепенно она приобретала свой прежний облик. – Я вот что тебе скажу: никогда не давай обещаний, никаких и никогда. Мне так один старик сказал, когда я маленькой была. Ты лучше выведи нас отсюда.

– Я что-нибудь придумаю, Агния…

– Вот когда придумаешь, тогда и обещать ничего не придётся.

Они подошли к крыльцу, и Астра предложил:

– Давай, прежде чем просить ночлега, заглянем в окошко?

– Не выйдет, – сморщила носик Агния. – Слишком высоко.

– А если ты встанешь мне на плечи?

– Всё равно не дотянемся, – покачала она головой, шагнула на первую ступеньку, и тут случилось удивительное: ступенька скрипнула, из неё вырвался громкий, огласивший, наверное, весь лес, звон капели. Агния отдёрнула ногу, но потом, подумав, не спеша поставила её обратно – и снова оглушительно зазвенела капель. Звон капели. Стрёкот кузнечиков. Шум дождя. Завывание бури. И вот уже Агния стоит у большой высокой двери. Повторив мелодию, Астра спросил:

– Как думаешь, дверной звонок? Или сигнализация?

– Хотелось бы мне, чтобы это был звонок, – ответила она, пугливо взирая на дверь без ручки.

– Интересно, как устроено это музыкальное крыльцо? Что эта вещь скрывает в себе? – спросил сам себя Астра и перепрыгнул через ступеньки, чтобы снова не повторилась истошная мелодия.

– Астра, что ты задумал? – недовольно прикрикнула на него Агния, свесившись с перил.

– Хочу… – пыхтел Астра, просунув пальцы сбоку крыльца между досками, и потянул на себя жалобно скрипящую, хлипкую доску. Агния уговаривала его прекратить, но он не слушал её. И когда выскочили кривые, гнилые, как зубы, гвозди, Астра упал на спину, сжимая утыканными занозами пальцами рассыпающуюся в труху доску, и смежил веки – из проёма ударил ослепительный свет.

И лес для Астры, вишнёвый сад и старый дом потонули в свете, оборвался крик Агнии, и юному кинокефалу было видение: стоит он на высокой горе, окружённый кинокефалами, тиграми, среди которых и саблезубые смилланяне, на их всплывающих из теней лицах и мордах – мешанина из отчаянной борьбы и угасающей надежды; их взоры были обращены на Астру – он вознёс руку к небу, к близкой звезде, и своими лучами, как арканом, она затягивала его руку. И свет разливался в Астре, и белыми становились его одежды. И тело словно больше не принадлежало ему, но душа была его, и он узнал её, и душа разрывалась от слепого гнева, от горечи утраты кого-то или чего-то и чувства, которое юному кинокефалу ещё не было знакомо. Чувство, сравнимое с тем, когда покидаешь отчий дом, зная, что покидаешь его навсегда.

И этот налёт на его душе остался даже после того, как видение прошло.

Астра открыл глаза – над ним стояла Агния.

– Что я тебе говорила? Оставь крыльцо в покое! Но правда, зачем меня слушать. Вставай давай.

– И долго я так пролежал? – спросил Астра, поднимаясь с земли и отряхиваясь от приставших палочек и сухих иголок.

– Что ты думаешь, я час над тобой стояла? Я не настолько бессердечная, как ты обо мне думаешь. Секунды три-четыре – только ринулась к тебе, ты уже глаза раскрыл.

– А вспышку ты видела?

– Видела, но короткую. А ещё я видела, как доску, которую ты выдрал,