отталкивало руку, а потом кинокефалка пересилила это сопротивление: тело Репрева оказалось тёплым. Тогда Агния без жалости затрясла его за плечи так, что вываленный из пасти молочно-розовый язык, сморщенный, как кожа на мякишах после горячих ванн, захлестал пса по его чёрным губам. Глаза открылись, механически моргая, как у куклы, но спаянные веки не поднимались до конца – изнеженные, они норовили укрыться под острыми закрученными ресницами. Пересохший под солнцем язык убрался обратно в пасть, и Репрев, причмокивая, смачивал его вязкой слюной. Вначале полным глупости взглядом он посмотрел на Агнию, потом его веки словно подпёр какой-то стержень, и шерстяные брови подскочили кузнечиками.

– Агнушка, что ты делаешь? – лениво ворочая неокрепшим ещё языком, липнущим к пересохшему нёбу, спросил Репрев.

– Ты что, пентагонирисовый нектар пил?

– Нет, как можно, Агнушка… Меня сморило на солнышке, и я закемарил, – уже ясным взглядом смотрел на неё Репрев. – Но от пентагонирисовой водицы я бы сейчас не отказался.

– Я тебе дам пентагонирисовой водицы! – Агния пригрозила ему стиснутым с такой силой кулаком, что костяшки на нём обтянулись кожей и расступились шерстинки. – Отвечай, в чём ты уже морду перепачкал? Отвечай, тебе говорю!

– Не гневайся, милая и милостивая Агния! – заступился за Репрева Ямма; он говорил спокойным и умиротворённым голосом, и боль больше не мучила его. – Репрев проявил ко мне милосердие – лучшее качество его души: он зализал мне раны, и я излечился, – Ямма поднял шею, но не выше головы Агнии, чтобы быть наравне с ней. – А после мы провалились в сон, проявив не самое лучшее качество наших душ – леность.

– Ну, про милосердие я бы поспорил: ничего такого не было, – отозвался Репрев. – Я помог тебе, лишь бы поскорее покончить со всем. Ну и потому, что мне стало скучно. Самым невыносимым испытанием оказалось проводить время с тобой, длинношеий, пока вы там развлекались, гуляя по лесу. Кто-нибудь зачтёт мне одно испытание за два?

– Ты и правда ему помог? Ты? – поднял брови Алатар, смотря на Репрева свысока.

– Чему ты так удивляешься, тигр? – жевал губами Репрев. – Ты считаешь меня таким никчёмным? Ах да, как же я мог забыть: я же не бенгардиец, какая от меня может быть польза!

– Да, чему ты так удивляешься, Алатар? – заступилась за него Агния, ощерив зубы. – У Репрева золотое сердце, вам это может быть невдомёк, но я никому не позволю издеваться над ним.

– Хорошо, хорошо, Агния! – оправдывался, полусмеясь, Алатар. – Никто и не думал издеваться над Репревом.

– Смотрите у меня, а то всем достанется! – пригрозила Агния.

– А я ничего не говорил, – сдерживал улыбку Астра.

– У Репрева одна беда – он так и не научился выражать чувства. Он заковал себя в панцирь брюзгливости. В нём он – в надёжном укрытии. Ему там уютно и тепло. Репрев у нас как грецкий орех на дереве: пока не сорвёшь и не раскусишь, не дойдёшь до ядрышка, до сути.

– Перестань говорить за меня, Агния! И не все любят грецкие орехи. У некоторых на них аллергия. Стала бы ты осуждать кого-то за то, что у него от грецкого ореха, например, чешется язык? Или стала бы спорить о вкусах? Но благодарю тебя за сравнение меня с орехом. Сравни ты меня с каким фруктом – я бы, как ты любишь говорить, смертельно обиделся.

– А ведь хотела сравнить тебя с ананасом, – улыбнулась Агния.

– Когда я жил в Бенгардии, – мечтательно начал Алатар, – мы выращивали ананасы.

– Хорошо вам, котам, живётся, – кинул Репрев и добавил уязвлённо: – И вот как раз сравнивать меня с ананасом нежелательно!

– А что, – рассуждала Агния, откровенно потешаясь над Репревом, – сравнение самое для тебя подходящее: у ананаса тоже есть панцирь, сидит себе в земле, в небо не стремится, никто его не срывает, пока не созреет, – сок едкий, как кислота, – она вдруг призадумалась. – Сидит себе в земле… А ведь всем, кроме Алатара, известен твой секрет, Репрев.

– Какой секрет? – улыбнулся Алатар, переводя взгляд с Агнии на Репрева.

Агния рассказала Алатару про зарытую кость, про бутылку пентагонирисового нектара и про малахитовую траву. Бенгардиец смеялся во всё горло, его могучая мохнатая грудь вздымалась, а в глазах серебрились слёзы. Вместе с тигром смеялись Астра, Умбра и даже Ямма.

– Нарочно не придумаешь! – сказал Алатар, вдоволь насмеявшись. – Никак, судьба проказничает.

– Смейтесь, смейтесь… – прошипел Репрев, оглядывая всех исподлобья. – Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

– Ах да, а ещё ты совсем не умеешь над собой смеяться! – добавила Агния, щёлкнув пальцами.

– В этом мы с тобой похожи, Агния, – ответил ей Репрев.

– Спорить не стану, – весело произнесла она. – Алатар верно подметил: судьба шалит, она будто свела нас вместе.

– Осталось выяснить зачем, – сказал Астра.

– Обязательно выясним, – согласился Алатар. – Но для начала давай-ка залечим твою рану, Ямма. Как бы ни старались беззубки, вода в реке грязная, и, попав в открытую рану, она может…

– Алатар, – трогательно произнёс его имя Ямма. – Мне нужно кое-что тебе сказать. Это касается семи бенгардийских тайн.

Услышав про семь бенгардийских тайн, Алатар вложил встревоженный взгляд в почти кинокефальские глаза чудища и, готовый ко всему, сказал лишь одно:

– Продолжай.

– Я скажу тебе на ухо, и если ты посчитаешь своих друзей достойными, то я скажу вслух.

Ямма прошептал всего пару коротких, но содержательных слов, но за эту пару слов морда Алатара сменила, пожалуй, с десяток самых разных выражений: от бескрайнего удивления, сопровождённого отвисшей челюстью, до живого ужаса, от блаженной радости до неутолимой скорби.

– Ну, каким будет твоё слово, Алатар? – улыбнулось чудище, предсказывая ответ.

– Говори, – на выдохе произнёс Алатар.

– Ну, тогда слушайте: в сороковой поход, когда бенгардийские тигры отправились добывать малахитовую траву для своего короля и для всех народов, случилось то, что никогда прежде не случалось с народом Бенгардии: один из искателей отбился от группы и потерялся в Зелёном коридоре. Но потерялся он не случайно, нет. Он потерял самого себя. Возгордился, решив, что ему под силу в одиночку пройти Зелёный коридор тем путём, что он изберёт сам. Случилось это…

– Почти сто пятьдесят лет назад, – еле слышно произнёс Астра, подсчитывая на пальцах.

– Сто шестьдесят, если быть точным, – поправил Ямма и не то в шутку, не то всерьёз похвалил: – А у тебя неплохо с арифметикой, Астра! Не зря ты трудился инженером на фабрике по изготовлению малахитовых кистей. Так вот, событие, которое произошло сто шестьдесят лет назад, лишь подтвердило правило, о котором все наверняка уже догадались, а также породило новое: вышивать имена всех, кто идёт за малахитовой травой, на особых платках – их