В висках начала пульсировать боль. Сперва чуть-чуть; чемдальше, тем сильнее озноб пробегал по телу… Елизавета лежала ничком и тихонькоточила слезы над своей горькой участью, над безысходным своим одиночеством.Что, ну что теперь делать?! Приползти утром к Валерьяну на коленях исогласиться со всеми его честолюбивыми бреднями? Это все равно, что самойголову на плаху положить. Даже будь ее, Елизаветы, воля искать престола русскогодля «княгини Дараган», дыхание у нее для сего пути коротко, а у мужа ее – ещекороче. Такой союзник хуже врага! Да и ей самой не воскресить былого, нерешиться испытать вновь все уже пережитое, с того мига, когда, полная свежихсил, она выехала из Варшавы в прекрасной карете, ощутив дьявольское искушениевновь пережить ту же гордость за себя, как там, в катакомбах, где передтаинственным лицом магистра она играла роль Августы-Елизаветы, наследницыроссийской короны… Но со слишком большой высоты падала, слишком сильнорасшиблась. Нет, лучше смерть, чем все это вновь пережить!

Лучше умереть? Видно, так и придется…

Мысли уже путались. Тело горело огнем: теперь ей было нехолодно. Жарко до изнеможения.

Раскинулась на полке, ловя губами сырой банный дух. И вдругсловно бы ледяная рука коснулась тела – услышала громкий шепот:

– Входи, господин! Не бойся!

Елизавета подняла отяжелевшую голову, вглядываясь во тьму.Показалось: голос и легкое движение слышатся из кучи свежих, непропаренныхвеников… Правильно, так и должно быть. Вот и «он» наконец появился. Баенник!

Дверь в парильню медленно отворилась, и две смутные фигурызамерли на пороге предбанника.

– Никого нет, – произнес голос, – входи.

– А следы? – настороженно произнес другой голос, помоложе. –Сам видел женские следы на снегу!

– Коли так, – согласился первый, – давай искать.

Елизавета затаила дыхание. Итак, баенник, зная, что кто-топроник в его владения, намерен искать лихоимца. Недолго искать придется – вотона, вся тут, и скрыться негде, и сил на это нет. Однако Елизавете было нестолько страшно, сколько чудно, что голос баенника показался ей очень знакомым,словно она уже слышала его много лет назад, да позабыла, где и когда. Разве чтов страшном сне?..

– Думаешь, место надежное? – спросил молодой голос, азнакомый горячо отозвался:

– Или не знаешь, атаман, что банище – место клятое, поганое?Если пожару приведется освободить его и очистить, ни один добрый хозяин нерешится возобновить строение: либо одолеют клопы, либо вновь огонь пожрет, либосердитый баенник покоя не даст, всю скотину передушит. Можешь не сомневаться:год нетронутым наш схорон пролежит, и это самое малое!

– Стой! – вдруг перебил его громкий шепот. – Смотри, чтотам, на полке, белеется?

Темная тень вскочила на приступку и нависла над Елизаветою.Блеснул при луне выпуклый глаз (второй навек закрыт сморщенным веком), четкообрисовался ястребиный профиль, клочковатые, сросшиеся брови… И Елизавете сталоясно, что она даже и не приметила, когда милосердная смерть унесла ее с земли втот мир, где встречаются и примиряются самые злые недруги. Она уже без страхавстретила огненный взор, до безумия пугавший ее всего лишь два года назад,улыбнулась в ответ на хищную улыбку старого цыгана и даже успела, прежде чемрухнуть во тьму беспамятства, прошептать слова, которые прежде не проронила быи под пыткою:

– Вайда! Возьми кольцо, баро[21]. Оно теперь твое, а мненичего не нужно.

– Еще чайку, ваше сиятельство?.. – Елизар Ильич заботливопотянулся к самовару, но Елизавета с улыбкою покачала головой и взяла изкорзинки яблоко. Прикусила и зажмурилась, упиваясь кисло-сладким соком, хотяапрельские яблоки, конечно, были уже не те: сморщились, подвяли, как давноушедшее воспоминание, как сама зима, которая наконец-то миновала…

Придя в себя после болезни, Елизавета обнаружила, чтокаким-то чудом перенеслась из белого, завьюженного мира снегов и стужи вцарство солнца и света, где все сияло лужицами, грохотало паводками, звенелоптичьими трелями, наливалось новой жизнью и веселилось. Весна и впрямь выдаласьдружная, стремительная, буйная. Матовая, туманная, чуть распустившаяся листваяблонь на обрыве уже соседствовала с прозрачно-золотистыми осинниками, яснойпрозеленью березовых рощ, изумрудными, помолодевшими ельниками. Придет лето,леса и сады утонут в одинаково густой, сочной листве, а сейчас, в апреле, этиразно-зеленые, шуршащие, шелестящие пятна напоминали сумятицу каких-тосказочных облаков, с которыми играл бесшабашный ветер, заплетая березовыекосыньки, лаская желтые заросли купавки на сырых полянках и черные коряжины,под которыми кое-где еще таились клочья ноздреватого, умирающего снега…

Очнувшись на своей кровати в своей светелке, Елизаветадолго-долго смотрела недоверчивыми глазами в окно, где сверкало синее весеннеенебо, прежде чем поверила, что жива, снова жива, и все вокруг нее – живое,реальное, а не предсмертный бред. Там, в бреду, остался невесть откудавзявшийся и невесть куда канувший Вайда, и роковые тайны измайловского кольца,и лютый страх перед мужем, и слезы, застывшие на щеках, и посинелый труп,привязанный к дубовой колоде… Она и дальше предпочла бы думать, что события тойночи были всего лишь причудами баенника: колечко-то никуда не пропало, так исжимало палец, но, впервые выйдя в сад, сразу увидела пепелище как раз там, гдестояла черная банька. Тут-то она и осмелилась наконец-то спросить добрейшегоЕлизара Ильича, который всякую свободную минутку норовил проводить при больнойграфине: что же произошло той морозной мартовской ночью? И вот о чем онаузнала.

Управляющий той ночью никак не мог уснуть. Долго вслушивалсяв неразборчивые голоса, доносившиеся из спальни графа, расположенной на второмэтаже, как раз над его комнатушкою; потом вдруг начались крики, ругань, топот;что-то тяжелое скатилось по лестнице, и, наконец, с грохотом захлопнуласьдверь.

Елизар Ильич, карауливший возле щелки, обмирая, осмелилсявыглянуть как раз вовремя, чтобы увидеть барина, угрюмо поднимающегося к себесо свечою в руке. Больше Елизар Ильич никого не разглядел и мог быпредположить, что это сам граф в гневе оступился и скатился с лестницы; однако,зная нрав Строилова, управляющий не сомневался, что кто-то стал новой жертвоюего злобы. Однако Елизар Ильич, как ни разбирало его любопытство, был до тогонапуган, что не скоро решился подойти к окну и посмотреть во двор.