– Шляпу сними, иначе не пойду с тобой, – с ходу сказала Эля.

Митя было нахмурился, но она быстро поцеловала его в щеку, и Митя, ощутив на щеке ее губы, тут же потерял контроль, разулыбался, шляпу сдернул, руки как-то сами собой задвигались, он начал говорить что-то очень смешное, очень, от чего самому захотелось смеяться, напевать американскую потешную песенку, в ноль написанную про Митю и его нынешнее состояние… «I’m toо sexy for my hat… too sexy for my hat»[3]…

Митя пел, смеялся, то обнимал Элю, то попытался ее приподнять, один раз умудрился поцеловать, попал мимо щеки, прямо в ухо, хорошо, что у нее нет сережек, оказывается, так здорово целовать ее мочку, нежную, чуть пушистую, можно попробовать еще раз, он не распробовал… Эля отталкивала его, но как-то не всерьез, так что хотелось снова и снова трогать ее, обнимать, пытаться целовать – то в висок, то в шею, то рядом с губами – такое тоже удивительное место, там, где у Эли рождается улыбка, – и у всего свой вкус…

– Кажется, я немножко сошел с ума… – Митя услышал свой голос и рассердился. И зачем он это говорит? Что это? Кто это говорит? Он прекрасно себя чувствует вообще-то…

Но совладать с собой было невозможно. Он говорил, делал совершенно не то, что собирался. Он собирался идти батиными шагами, широко раскидывая ноги, гордо, независимо, с прямой спиной, чуть откинувшись назад. А вместо этого скакал вокруг Эли, хохотал, пел, приставал к ней и был от этого совершенно счастлив.

– Велосипеды! – напомнила Эля. – У нас хватит денег?

– У меня есть деньги! – Митя достал остатки евро. – А сколько они стоят, кстати?

На велосипеды им хватило, тем более что вечером, перед гала-концертом, предполагался прощальный фуршет, можно было сэкономить на обеде.

Оказалось, что Эля ездила хорошо, смело и свободно, не так, как обычно катаются девчонки, кокетничая и боясь упасть. Эля гналась по берегу так, что Мите пришлось догонять ее.

– Ну, ты даешь, – запыхавшись, он обогнал-таки ее и встал наперерез. – Куда поедем?

– До границы с Литвой! – засмеялась Эля. – У нас времени много.

Митя одним прыжком соскочил с велосипеда и взялся за ее руль, положа руки ей на ладони.

– Эля…

– Да?

Митя смотрел ей в глаза и понимал, что сейчас сделает все, что бы она ни попросила. Скажет искупаться в ледяном море – искупается, скажет рассказать все, что он знает, обо всех, о Сене, о родителях, о нем самом, о том, как ему бывает одиноко, как страшно думать о будущем, как он иногда не верит отцу, когда тот рассказывает ему о его тернистом, но звездном пути, о том, как ему унизительно бывает чувствовать себя самым бедным в классе, работает ведь одна мать… Все то, о чем он не расскажет никому и никогда, он готов был рассказать сейчас Эле, если бы она потребовала. Может быть, он бы даже мог отрезать себе ухо, если бы было нужно. Сам он не хотел ничего – только быть рядом с ней, так близко, как только она захочет, как только она позволит. Он сейчас был согласен на любое.

Эля под его взглядом слезла с велосипеда, молча, ничего не говоря и не спрашивая. Как-то она слышала его несказанные слова. Что-то изменилось в ее взгляде. Она испугалась? Или растерялась?

Без улыбки она вместе с Митей отвезла велосипеды к дюнам, они прислонили их к растущему прямо сквозь песок кусту, тот накренился под тяжестью двух велосипедов.

Девушка повернулась к Мите. Он немного растерялся. Веселье прошло. То, чего он хотел и боялся, было невозможно. Почему-то сейчас ему стало это ясно.

Она – хорошая девочка. Она – не Тося. Тося – тоже хорошая. Но Эля точно трогать его, как Тося, не будет. И предлагать себя, как Марина, тоже не будет. Но ему этого и не нужно. Он сам за ней побежит… Только не догонит. Слишком она совершенна. Слишком всем нужна. Митя сел на песок, чуть отстранившись от Эли, не касаясь ее. И стал наблюдать за муравьями, оживленно бегающими по плотному песку. Здесь, дальше от моря, песок был не сырой. Муравьи носили крохотные веточки, по одному, по двое. Вот кто-то потащил своего примятого товарища, может, это Митя на него наступил…

– Ты что?

– Ничего… – Митя оторвал веточку с бледно-желтыми соцветиями. – Интересный запах… У тебя волосы так пахнут, похоже…

Эля улыбнулась и сама обняла его. О, нет. Так не нужно. Когда он чувствует ее руки, он перестает что-либо соображать. Все как-то плывет, все становится другим, неопределенным, без начала и конца, мысли мгновенно сминаются в крутящийся клубок, начинают прокручиваться в голове, не зацепляясь ни за что конкретное… Митя не понял, как оказался так близко от ее глаз, в которых – бесконечность и совсем другая жизнь, другое будущее, вообще что-то другое, близко от ее губ, вкус которых он теперь знает так хорошо… Он думал как раз под утро, что будет, если он поцелует ее по-другому… Он не знает, откуда это родилось в его голове… Он никогда раньше не думал об этом. Эля удивилась, но не оттолкнула его… Бесконечно, наслаждение может быть бесконечно, только телу становится все неспокойнее, все горячее, и что ему с этим делать?

Митя отстранился от девочки, встал, размялся, помахал руками. Не очень помогает, на самом деле. Он уже привык к новым ощущениям в своем теле, но… Что, вот так теперь будет всегда? Митя искоса взглянул на девочку. Догадывается она, что с ним происходит? Или нет? Достаточно она взрослая? У нее такие мудрые глаза… Но мудрость здесь ни при чем. Это – любовь? Да, наверно, это любовь. И то, что у него сейчас в душе, и то, как на смятение души реагирует его тело.

– Я тебя люблю… – тихо-тихо, чтобы не слышал никто, даже крохотный муравей, который все стремился залезть к нему под носок, пробормотал Митя.

– Что ты сказал? Не слышу, – улыбнулась Эля.

Ей легко улыбаться. У нее другая природа… У нее все скрыто. И никто не знает, что она испытывает на самом деле… Хочет ли быть с ним, так, как этого хочет он… Может ли он ей предложить близость? Или это предлагать не надо? Это произойдет само собой? Сегодня вечером? Или прямо сейчас, если уехать подальше, на пустынном берегу, в дюнах? Попробовать – уехать ото всех и… А если она откажется? Если разобидится? Или, наоборот, она обидится, если он не попытается к ней подступиться? А как это понять? Митя несколько раз напряженно взглядывал на Элю. Вообще-то это нехорошо, наверно… Нет, он не знает. Он знает одно – теперь он точно знает, что он взрослый, и знает, чего хочет. Только вот как быть с ней? Вдруг она вспыхнет, расплачется или ударит его по щеке…

– Ну, пошли, отдохнули? – весело спросила Эля и встала.

А, вот как! Ей весело! Он-то еле справляется со своими чувствами, со своей страстью – это ведь страсть? Конечно, страсть, ему же сейчас станет плохо от напряжения, у него сбилось дыхание, он весь красный, наверно, красный, он чувствует, как кровь несется по всему телу – вверх-вниз, вверх-вниз… А она просто отдыхала…