"Мать живёт за Тороном с новым мужем, родного отца много лет нет в живых".

Даже с наложенной печатью глухоты я будто слышала скрип мела по поверхности доски и мысленно морщилась. И одновременно — едва ли язык от возбуждения, как охотничья собака, не высовывала.

"Как он погиб?!"

"Не знаю. Он ушел от матери еще до моего рождения, о его смерти она узнала случайно. А что случилось?"

Подозреваю, если бы была такая возможность, моя дражайшая родительница тоже бы ушла от меня до рождения…

"Давай поговорим об этом в разговорный час? Очень надо"

Если бы такое написали мне, я бы вцепилась в ворот, и даже не в переносном смысле, и не отпускала бы, пока не получила хоть каких-нибудь объяснений. А Мэй просто кивнула, слезла с кровати и потопала в ванную, а я только расчесала волосы пальцами и собрала в небрежный узел на затылке. Какой смысл мыться до тренировки, если после нее нас все равно можно выжать, как мокрые тряпки?

Надо подумать, как грамотно построить разговор, чтобы не отпугнуть. И что сказать Габриэлю? Что-то подсказывало мне, что в его присутствии Мэй будет куда менее откровенна. К Габриэлю моя соседка, похоже, была неравнодушна, хотя старалась и не показывать этого. Слишком уж тушевалась.

В общем, разговор с Мэй я отложила до вечера, чего нельзя было сказать о мыслях. Совпадение или нет? Я, Лен и Мэй теряем одного из родителей в раннем детстве, оказываемся в Академии безмолвия, едем в столицу с загадочным адьютом, вспоминать о котором, по правде сказать, мне не хотелось, как о полустёртом из памяти, но тревожащем сне.

Нет, не бывает таких совпадений. Но как мне узнать подробности? Снова спрашивать Джордаса? Или не будить лихо и написать, например, тому же сэру Энтони? Он же многое знает, а что не знает, может узнать…

"Напыщенный дурак", как же. Зависть — плохое чувство, господин профессор!

Одним словом, мысли мои бродили бесконечно далеко от сегодняшних занятий, и, как ни странно, никто из преподавателей не мучил меня сегодня своим излишним вниманием. После на удивление мирной и ненапряжной тренировки тела мы практиковались с сэром Джордасом, который мне казался сверх меры напряжённым и отягощённым какими-то собственными тяжёлыми думами, возможно, о том, что не стоит лишний раз откровенничать со студентками. На обеде меня нашёл Джеймс и несколько испортил эту благостную тенденцию, всяческими жестами пытаясь донести до меня мысль, что нам с ним тоже надо поговорить наедине. Джеймса я проигнорировала, съела суп и овощной салат, помахала Ларсу, успела обнять Габриэля. Впереди нас ждал самый тихий и бесполезный предмет, общий для жизневиков и смертников, и одинаково бесполезный как для тех, так и для других: лекция по истории.

Ну, лекция — это сильно сказано.

Нам раздавали книги, и мы прямо в аудитории конспектировали нужный отрывок, а потом писали что-то вроде эссе в свободной форме по прочитанной информации. Во избежание списываний и отлыниваний, видимо, подобная работа выполнялась под строгим надзором строгой седовласой мисс Алмы Гюс.

Тема была скучная, перья скрипели по бумаге. Я покосилась на сидящего неподалеку Габриэля, а он тут же почувствовал мой взгляд и слегка повернулся ко мне. Жаль, что здесь одиночные парты, ох, как жаль…

Заданный нам на прочтение и освоение временной промежуток охватывал дела вековой давности. Джонатан Оул, маг и подвижник, уже сделал своё чёрное дело, став невольным основателем Академии Безмолвия, а Грион Тарольский еще не взошёл на трон… Да что там, даже не родился.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А когда, интересно, взошел?

Терпеть не могу историю. В школе мы, конечно, проходили её, правда, довольно поверхностно: кто за кем правил, кто с кем воевал, но из дырявой черепушки Джеймы Ласки большинство полезных сведений пропадало сразу после учительского опроса и контрольных работ. И сейчас я, бросив опасливый взгляд на мисс Гюс, полезла в самый конец пухлого потрёпанного библиотечного учебника, поближе к современности, так сказать.

Не знаю, что я искала, тем более в общедоступной книжке, уж точно не раскрытия каких-то тайн и информации о наших с Леном и Мэй родителях. Пытаясь осмыслить информацию, я даже стала делать записи на листах — и неожиданно увлеклась. Если в учебнике ничего не сказано, не может быть сказано о подковёрных политических играх и интригах, всё равно какую-то информацию между строк можно уловить.

Нынешний король Грион Тарольский вошёл на трон тридцать семь лет назад. Эта цифра мне сразу не понравилась, потому что совпадала с началом семейной трагедии сэра Лаэна, впрочем, какая между этим всем могла быть связь?

Первые двенадцать лет — целых двенадцать, опять двенадцать лет! — правление было каким-то… тихим. Я даже на три раза перелистала скудные два с половиной листочка, посвященные такому существенному временному периоду. Как будто про нашу страну забыл и весь окружающий мир, и внутри всё погрузилось в этакий политический стазис: никаких тебе интересных реформ, никаких громких попыток государственных переворотов, достойных того, чтобы о них знали юные студенты, никаких показательных казней, экономических уступок купцам, открытия новых Академий… Тишина. Нет, как студент, сдающий историю, я была, несомненно рада отсутствию событий и дат, требующих запоминания, но… А, вот! Сказано, что наш король Грион «хворал тяжко», в связи с чем даже рассматривался в качестве кандидата на престол его двоюродный брат Ардон, по причине малолетства сына и законного наследника… Так, а потом?

Двадцать пять лет назад король неожиданно поправился, и история тоже сразу как-то ожила и забурлила. И это число мне тоже не понравилось, потому что двадцать пять лет назад моя странная беглая мать ушла из Академии, обманув всех… Интересно, что…

Кто-то ухватил меня за плечо, и не будь я немой, несомненно бы вскрикнула. А так просто дёрнулась, зажала огонь в кулаке и подняла взгляд: надо мной стояла суровая мисс Гюс, серебристые кудряшки воинственно вздрагивали над ее неестественно гладким лбом.

Она протянула руку к моему конспекту, и мне оставалось только обреченно проследить, как взгляд преподавательницы скользит по сделанным мною записям, весьма, надо сказать, кратким. Сейчас как оставит в разговорный час переписывать или, например, читать ей нужные параграфы вслух!

Однако мисс Алма не демонстрировала гневных морщинок на лбу. Точнее, морщинки имели место быть, но скорее озабоченные, чем осуждающие. Осторожно она вынула перо из моей руки и нацарапала ниже моих строк каким-то детским неровным почерком: