– Ты знаешь, кто ты? – произнеслаУльянища тихо, но с выражением такой ненависти, что ее смертоносное дыхание нетолько Алену оледенило, но и Фоклю с Маркелом опять заставило приутихнуть,затаиться по углам. – Ты – тот камень, который един много горнцев[116] избивает. Через тебя поломалась вся жизнь моя! Через тебя яживу одна – хуже вдовы и девки… вечный мне великий пост, вечное искушение.

– Не больно-то ты постишься, как япогляжу, – не удержалась Алена от легкого кивка в сторону Маркела. –А уж коли был тебе Никодим столь надобен, то отчего не легла костьми, лишь быон на мне не женился? Да ведь ты и сама знаешь, какова была сладка моя с нимжизнь, – чему завидовать?

– Никодим? – горько усмехнуласьУльяна. – Никодим был глупец, фофан![117] Я про Фроларечь веду. Про Фролушку…

– Про Фролушку?! – так и взвиласьАлена.

Еще миг – и она, забыв обо всем на свете,бросилась бы на Ульяну, выцарапала бы ей глаза, даже если бы это былопоследним, что смогла бы сделать в жизни, да Маркеловы клешнятые ручищиоказались проворнее и перехватили Алену на полпути, стиснули так, что невздохнуть, не охнуть. Только и могла, что бессильно прохрипела:

– Ты же этого Фролушку огнем жгла, стервапроклятущая, змея бессердечная!.

– Все из-за тебя, из-за тебя, –угрюмо пробормотала Ульяна. – Из-за тебя и Фролка смерть принял. Кабы неты, все по-иному сладилось бы!

Она вдруг засмеялась. Но не веселый был тосмех, а такой, что страх наводит.

– Верно, ты ведьма, – проговорилаУльяна, прекратив свой жуткий хохот так же внезапно, как и начала. –Верно, ежели б поискать, у тебя и хвостик сыскался бы позади, у чертовойполюбовницы! Приворожила ты Фролку – с того он и прикипел к тебе, с того наменя и глядеть более не хотел!

– Боже мой, – прошепталаАлена, – неужто и Фролка тоже…

– Ну да, он жил со мною, да! –вскинула голову Ульяна. – И все промеж нас было ладно да складно, все былообговорено: как сведем Никодима со свету, так и…

Она осеклась, а потом махнула рукой – и снаслаждением выплюнула в Аленино помертвелое лицо:

– Так и быть, узнай еще и эту новость. Явинище-то Никодиму подзеленила царь-корнем, я! Никто иной! У меня все былочетко обмыслено: Никодима подзуживать, чтоб он тебя едва до смерти не убил. Нукто потом сомневаться бы стал, что ты его с горя отравила, тем паче чтотравознайка-зелейница? Только на тебя одну подозрение пало бы – только ты идолжна была ответ держать. Но ты своими сетями Фролку опутала и в могилуутянула. А сама жива! Жива!

Ульяна схватилась за голову, забилась,надрывно, мучительно завыла…

Фокля, не стерпев этой муки, выметнулась изсвоего угла, обхватила ноги своей повелительницы, запричитала жалобно:

– Не томи себя, матушка, не томи,родимая!

– Значит, ты… – пробормоталаАлена. – Ты!.. Ну вот, наконец-то…

– А тебе какое может быть«наконец-то»? – хмыкнула вмиг пришедшая в себя Ульяна. – Ты про этопроведала – с собой и в могилу унесешь.

– Есть правды око, которое всезрит, – с трудом сдерживая дрожь, сказала Алена. Однако Ульяна глумливоухмыльнулась:

– А нынче темно! Хоть глаз выколи – низги не видать.

– В куль бы ее да в воду! – подалаголосок Фокля.

– Ничего. Я лучше сделаю, – посулилаУльяна.

Алена резко вырвалась из рук не ждавшего сегоМаркела и ожгла его взором:

– Не тронь меня! Нашел кого хватать, комуруки ломать. Лучше б эту вон, подстилку твою, хватал да волок в застенок.Убийца она, сама созналась. По ней давно яма на площади плачет! А, стоишь? Самнебось хорош!

– Хорош, хорош, – согласиласьУльяна, вполне обретая прежнее зловещее спокойствие. – Уж этого тебе неоплести, как ты Фролку оплела!

– Оплела? – горько усмехнуласьАлена. – Ты, баба, не белены, часом, объелась? Он меня каждую ночь бралнасилкою по мужниной указке – это ты называешь «оплела»?

– Брал не брал, это уж его мужицкоедело, – устало качнула головой Ульяна. – Беда, что ты душу еговысосала! Видела я, как он на тебя днем поглядывал. Ночи, видать, мало емубыло! А потом до чего, сволочь, додумался! Сказал мне: так, мол, и так, УльянаМефодьевна, не по мне это – безвинную в петлю тащить. Она и так столькостраданий приемлет – не всякий злодей таким карам обрекается за своипреступления. Ты же еще и смерти, и позорища для нее чаешь… Так и сказал,помнится. Пожалел он тебя… и сам себе вынес приговор.

– За одно слово… за одно словодоброе? – помертвелыми губами прошептала Алена. Ужалило воспоминание:Фролка прилаживает в дымоходе дощечку и злорадно посмеивается: повертится, мол,у нас Никодим-то Мефодьевич!

– Не за одно слово, – сказала суровоУльяна. – Фролка слабак был. Я его хорошо знала: пока я подле него, он всебудет делать по-моему. А чуть глаз с него свела – вот он и сорвался со сворки!Чаю, много словец он тебе молвил… про Никодимов схорон! Сулил небось, чтобудешь в золоте ходить, на серебре есть? Hет, ты башкой не крути, неотнекивайся. Доподлинно знаю, что он тебе говорил про тайник. Откуда б ты тогдасведала про колоды пчелиные, про перстенек в двенадцать ставешков?.. Эх, жаль,не поставила я тогда капкан в колоду – вот ужо был бы тебе чертогрыз!

– Эх, Ульяна… Ульянища, – вздохнулаАлена. – Не ты одна по ночам за Никодимом следила, не ты одна! Ничего мнеФролка не сулил, не сказывал ни слова доброго, а про схорон я сама выведала.Подсмотрела – и выведала. Что же до колечка того, измарагдового, то я его нашлав тайнике, да уже после смерти Никодимовой, но не взяла, потому что мне икоснуться-то его было тошно. Тошнехонько, мерзко! Так что на Фролку ты возвеланапраслину. И погубила попусту свою любовь!

Может быть, ей следовало смолчать. Но Алена немогла остановиться: закусила удила. Она должна была отомстить… она и сама непонимала, почему ей так важно, так непременно нужно отомстить Ульянище нетолько за свои, но и за Фролкины мучения.

И удар достиг цели – Ульяна даже покачнулась.

– Н-не говорил?.. – пролепетала онанепослушными губами, глухо вскрикнула, загородилась руками… и вдругвыпрямилась, близко придвинула к Алене изуродованное страданием лицо: – Нет. Неувидишь ты моего горя! Не дождешься! До смерти!