– Да, да, сестрица! Нашему самоварудвоюродная подсвечница! – отмахнулась Ульяна. – Не ты здесь одна –найденыш. Меня отец Никодимов из милости держал, а чтобы с рук поскорее сбыть,отдал этому пьянчужке, ярыжке этому, голи кабацкой – муженьку моему! А он зажизнь до того допился, что вовсе мужиком быть перестал. У него на все одинответ был: «Знай, баба, свое кривое веретено!» Кабы не умолила я Никодима, таки прожила бы век, не спознав, что и для чего у бабы промеж ног продырявлено. Стех пор мы и ладили меж собой с Никодимом – пока тебя черт не принес!

«Да, ты его многому научила. Не ты ли из неговсю силу мужскую высосала, взамен исполнив лютостью? Ведь и мне уготовил он туже участь: при живом муже быть женой другого!»

Эти мысли промелькнули и исчезли; Алена самаудивилась, сколь мало затронула ее постыдная откровенность Ульянищи. Другие,совсем другие слова жгли ее, мучительно отзывались в сердце: «Не ты здесь одна– найденыш! Найденыш… найденыш…»

– Погоди, – подняла она руку. –Что ты сказала? Что это значит?

– О чем речь? – вроде бы удивиласьУльяна, однако по искрам, оживившим ее тусклые глаза, Алена угадала, что Ульянасразу все поняла и безмерно возрадовалась, обнаружив, что нанесла ненавистнойудар – еще какой удар! Может быть, следовало принять безразличный вид,изобразить, что ей на все наплевать, однако у Алены сейчас не было силлукавить, изображать что-то. Она должна была знать. Знать, какую боль нипричинило бы это знание.

Ульяна не смогла отказать себе в удовольствиипоковыряться в открытой ране.

– Hеужто впервые услышала? –ухмыльнулась она. – Ну, Надея, знаю, молчал, по гроб жизни молчал, однакоНикодиму-то он по пьяной лавочке проболтался; правда, слово потом взял, что тотничего тебе не скажет. Однако покойнику что дать слово, что взять было сущеетьфу! И вот гляньте! В кои-то веки сдержал клятву!

Не в клятве было дело: это понимали и Алена, иУльянища: Никодим приберегал известие, чтобы побольнее, а то и вовсе до смертиуязвить жену, да не успел. И сейчас исполнить сие спешила Ульяна – спешила так,что аж захлебывалась!

– Да, милка моя, тебя Надея нашел… в лесунашел. Он стоял постоем в какой-то деревне, а там баба в лес пошла с двумямалыми детьми да и сгинула. Начали искать – нашли: бабу медведь приел, на кускипорвал, а девчонка лежала без памяти. Младенчика же младшего медведь… –Ульяна вдруг осеклась и заговорила после немалой заминки: – Его, думали, тожемедведь задрал да и зарыл про черный день где-нибудь под корнями, не то вберлогу уволок – дожрать. Почему медведь девчонку не тронул – ему одному дагосподу богу ведомо, однако Надея ее себе забрал, тебя то есть. Баба та, матьтвоя, жила одинокая, чем мир подаст: мужик от нее сошел невесть куда, а откудаона в деревню прибрела – тоже было неведомо, никто про тебя отродясь неспрашивал. Надея и решил, что лучше тебе и не знать, что он – не твой родной отец.И как Никодим из него сию тайну выпытал – диву даюсь!

* * *

Алена закрыла лицо руками. Не может быть. Лжетподлая Ульянища! А зачем ей лгать?.. Но разве можно поверить, что батюшка,добрее и ласковее коего и на свете не было, – не родной Алене? Но тут жепамять-предательница, которая, известное дело, всегда сидит в засаде и, когдаее зовут, не откликается, подавая голос, лишь когда не надо, тут же зашептала,засуетилась, злоехидно подсовывая обрывки воспоминаний о том, как отецотмалчивался или уводил разговор в сторону, лишь Алена начинала расспрашивать,где он с матушкою повстречался, как полюбил ее, откуда она родом. Он ничего оней не знал, вот и отмалчивался. Имя – вот все, что знали о ней и односельчане.Пришла неведомо откуда – и сгинула безвестная.

Ах какой тоской заныло вдруг сердце!.. Словнобы второй раз схоронила сейчас Алена того доброго, добрейшего человека, которыйбыл для нее единственной защитой и опорою всю жизнь, нежная любовь к которомуне угасла в душе и сейчас.

И вдруг ей стало стыдно. Да разве мог бытьродной отец лучше, чем Надея? Родной отец покинул дочь свою и сына-младенчика,матушку покинул. Не горевать надо, а радоваться, что послал господь поперекАлениной жизненной стежки такого сердечного, душевного, милостивого человека, какНадея Светешников! И когда – похоже, что очень скоро! – встретится Алена сним на небесах, то обнимет его с той же ласковостью, как обнимала всегда, иназовет родным батюшкой – и никак иначе. Никак иначе!

Она отняла руки от лица и спокойно погляделана Ульянищу, которая не смогла скрыть разочарования, не слыша от Алены громкихиеремиад.[115]

– Кто бы он ни был, – спокойносказала Алена, – я век за него господа буду молить! И не тебе своимигрязными лапами его честного имени касаться.

– У-у, гордячка высокоумная, – сненавистью прошептала Ульянища. – Одна утеха: веку тебе недолго осталось!

Как ни готовила себя к этой вести Алена, а всеже не смогла снести удара – покачнулась. И тотчас мертво молчащие доселе Маркели Фокля злорадно захихикали из своих темных углов – ну ни дать ни взять бесы,зачуявшие, что желанная добыча, грешная душа, вот-вот попадет в их руки.

– Не много ли на себя берешь? –наконец совладала с собой Алена. – Ты ведь не господь бог, чтобы знать,кому сколько веку намерено.

– Без воли господней и волос не выпадетиз головы, это верно, – согласилась Ульяна. – Однако ежели ты попаласюда, где я тебя который уже день подстерегала, так ведь тоже не помимо еговоли! И все, что я теперь с тобой сделаю, я сделаю как его орудие! Сама знаешь:зиме и лету союзу нету. Так и нам с тобой на одном белом свете не жить. Или тыменя, или… – Она хитро прищурилась: – Нет, уж лучше я тебя!

– Но почему? – глухо молвилаАлена. – За что ты меня так ненавидишь? Что я тебе сделала?

Она не собиралась умолять, разубеждать Ульяну,просить справедливости. Понимала: сие бессмысленно, да и вообще скорее язык бысебе откусила, чем произнесла хоть слово мольбы. Но ей надо было знать. Все,чего она хотела сейчас, это понять причину столь лютой, смертельной ненависти ксебе! Не из-за того же, в самом деле, бесновалась и беснуется Ульянища, чтоНикодим женился на Алене. Известно, какова была его «любовь» к жене, если онспокойно дозволял названой сестре мучить, избивать ее. В чем же тогда дело?

Она знала: по неведомой причине Ульяна слишкомсильно ненавидит ее, чтобы смолчать, отказать себе в удовольствии нанестижертве новые раны. И Алена оказалась права.