Огонек возвысился, загорелся ровно, но ивдесятеро тусклейшего света хватило Алене, чтобы с одного взгляда узнатьУльяну. Ульянищу! Погибель свою.

«Ну вот и все, – спокойно, обреченнопроизнес кто-то, и прошло несколько мгновений, прежде чем Алена поняла, что этоне чей-то потусторонний голос, а ее собственные мысли. – Дура ты, дура!Почему не бросилась наутек, чуть завидела закрытые ставни?!»

Объяснение могло быть одно: кого господьжелает погубить, того лишает разума. Вот и ее лишил разума, осторожности,предусмотрительности. Подвел к гибели, будто блаженную овечку на заклание. Дализведать великое горе и великое счастье – и обрек за то на смерть.

Ну, коли так… Руки Алены были все еще в тискахкриворотого, поэтому она перекрестилась мысленно: смиряясь перед вышней волею итолько прося у бога силы напоследок – силы и мужества, чтобы не затрепетатьперед смертью и встретить ее достойно.

– Отпусти ее, Маркел, – негромковелела Ульяна. – Никуда она отсюда не денется. Верно, Алена? Поняла, чтоот меня, как от притки,[114] и на коне не уйти?

Алена промолчала: вся крепость ее духа сейчасушла на то, чтобы превозмочь боль в руках, не издав ни стона. Так чтоединственным ответом на слова Ульяны был ехидный смешок, прозвучавший откуда-тоснизу. Алена покосилась – и различила у низенькой фигурки, той самой, котораяпредательски свалила ее на пол, крошечное сморщенное личико. Фокля! Ну да, какже без нее? Диво, что Алена ее не распознала с первого мгновения. Она вздрогнула– и с подчеркнутым отвращением попятилась.

– Чего косоротишься? – хихикнулаАгафоклея. – Мы с тобой старинные знакомицы!

– Неужто? – процедила Алена какмогла пренебрежительнее. – Коня куют, а жаба лапу подставляет! Знакомицавыискалась!

Фокля так и заелозила по полу, забиланожонками.

– Надо бы тебя за виски да втиски! – пробормотала она с ненавистью, но Ульяна резко махнула рукой:

– Нет. Хватит. Не надо. Раз ошиблась –более того не повторю.

«О чем это она?» – недоумевающе подумала Алена,но тут Ульяна снова обернулась к ней.

– А ты осади назад! – слегка, незлобно, а как бы с мягкой укоризною прикрикнула она. – Кабы не Фокля, мнебы, может, и не выведать, где ты затаилась, где от правосудия хоронишься. Такчто Фокля мне – верная слуга, и тебе не след ее…

– Tут у тебя, куда ни погляди, верныеслуги, – перебила Алена. – Этот вон, тоже… – Она не удостоилакриворотого указующим движением руки – лишь небрежно кивнула в его сторонучерез плечо. – Ретиво указки твои исполнял. Всю меня излапал, исхваталручищами и дрючком своим совался. Это тоже небось из верности тебе?

Бог ли – из последнего милосердия, дьявол – извсегдашнего злоехидства ко всем на свете, нашептали ей в ухо навет накриворотого Маркела – неведомо, однако Алена с радостью увидела, что стрелаугодила в цель: Ульянищу даже повело, а Маркел с досады громко скрежетнулзубами.

– Не верь ты ей, матушка, –торопливо проговорил он, и в голосе его явственно прозвучал страх. – Самако мне в портки лезла, а как я ей посулил, что, мол, скоро у тебя будет целыйполк полюбовничков, она и отвязалась.

«Эх, Kатюшка! – с тоской подумалаАлена. – Как же ты была права! А я думала, что у Ульянищи мозгов не хватитэтакую хитрость измыслить да сплести. Нет, ежели у кого мозгов тут не хватает,это лишь у меня!»

– Поверь, поверь, матушка! – бубнилбез остановки Маркел. – Ну хошь, я прямо тут, на твоих глазах, ей шеюсверну?

– Не суйся, коли не спрашивают! –угрюмо огрызнулась Ульяна. – Надо будет свернуть – я так и скажу, а тыпокуда стой да молчи!

Маркел прихлопнул ладонью свой еще болеепокривившийся от страха рот, и Алена едва сдержала усмешку: «Крепко же она егоохомутала! И чем только держит? Никогда не видела, чтобы мужик этак боялсябабы. Разве что Фролка…»

Воспоминание о страшной картине заставило еезадрожать, и это не укрылось от зоркого Ульянина глаза.

– Что ж не приоделась потеплее?Сентябрьские ночи студеные! Разве не сыскалось у тебя какой-нито епанечки илихотя бы платочка теплого? Жаль, жаль, что опять бродяжкою вырядилась. Я чаяла,заявишься в ентой робе немецкой, коя златом блещет, али в том твоем синеньком ссеребром… Отродясь я такого платья не нашивала, а мне небось пристало бы!

– Для твоей рябой рожи – две худыхрогожи, да полторы змеиных кожи, да сказать сто раз: помилуй боже, вот что присталобы тебе! – не сдержала ярости Алена: что ж, значит, Ульянища денно и нощноследила за ней, коли даже о нарядах сведома?! – Неужто не погнушалась бы счужого плеча обноски надевать?

– Ну так ведь и ты моими обноскамипользовалась, – вроде бы спокойно ответила Ульяна, однако в горле ее вдругзаклокотало, и Алена обрадовалась, поняв, что противница так же выведена изсебя, как она сама. Однако что же это она несет?

– Не припомню, чтоб ты от щедротсношеньку одаривала, – отмахнулась брезгливо.

– Не одаривала, верно, – согласиласьУльяна. – А ты сама брала, без спросу. То Никодима, то… – онаперевела дыхание, – то Фролку. Теперь вот Маркела.

Алена оторопела. На мгновение почудилось, чтоУльяна заговаривается, и вдруг ее осенила догадка, да такая омерзительная, чтовся кровь бросилась в лицо. Неужели?..

– Ты о чем? – пролепетала она.

Ульяна ощерилась ухмылкою:

– Небось знаешь о чем! Сама же сказала,что Маркел в тебя тыкался, а он ведь до сего был мною жалован… в постельничьи.

– Успокойся! – холодно проговорилаАлена. – Маркел не прочь был бы мною попользоваться, да ты его на такойкороткой сворке держишь, что он лучше дрючок свой в узелок свяжет, чем решитсяпротив твоей воли пойти. А Фролка тут при чем? Никодим – тем паче?

– При том, – глухо молвила Ульяна, иотзвук неутихающей ненависти зазвенел в ее голосе. – Что – Никодим? Немужик разве, да и я – или не баба?

– Опомнись, – шепнула Алена. –Ты же сестра ему была!