голове остались смутные воспоминания, как отец водил кататься на каруселях мальчика в Дании. Это было так давно, что Олли уже не помнит деталей. Разумеется, в Детройте в парке аттракционов они не были ни разу. Мальчик вообще, когда отец предлагал сходить куда-нибудь, купить мороженое или сладкое, говорил, строя честные глаза, что уже вырос. Ему это всё не интересно. Йоханесс предпочитал ворчать о том, что современным детям никак невозможно угодить. Оливер безмерно ценил попытки отца его порадовать, но, будучи уже взрослым юношей, понимал, что всё на свете стоит денег. Пускай лучше папа думает, что его сыну действительно невозможно угодить, что ни сладким, ни игрушками, ни парком аттракционов его уже не возьмёшь, чем тратит деньги, отложенные на свои лекарства.

Тем более, он всё равно умудрялся это делать.

И Оливер безмерно хотел отблагодарить папу за всё. Он так привык к тому, что с детства каждый его каприз выполнялся, что иногда даже не обращал внимания. Бабушка и дедушка ко всем желаниям нежданного внука относились скептически, здраво оценивая, действительно нужна ли ему новая игрушка, или он может поиграть с палкой, найденной на улице. Йоханесс никогда не думал. Он просто видел заинтересованный взгляд сына на какой-нибудь машинке в магазине, и покупал. Потом выслушивал нотации бабушки, но умело пропускал их мимо ушей. Оливер всегда знал, что не был желанным ребёнком, но тёплый взгляд отца, его хриплый голос, читающий сказку на ночь, редкие, но крепкие объятия, забота заставляли мальчика верить, что папа хотел, чтобы у него был сын. Именно такой — непутёвый, робкий, неловкий. Именно Оливер, носящий чужую фамилию матери, которую никогда не видел.

Рождество было не за горами, и мальчик пришёл к выводу, что если деньги не потребуются на оплату долга, то он обязательно приготовит подарки папе, Эльфриде, дяде Гловеру, Лексе и Молли. Потому что Оливер тоже хотел быть полезным, он тоже хотел, чтобы люди улыбались, когда вспоминали его.

— Я бы с радостью, но я хотел бы оставить деньги для рождественских подарков, — смущённо отозвался Оливер. — Давай просто погуляем?

— Не глупи. Я бы не стала тебя звать впустую транжирить деньги, зная, что у тебя с ними проблемы, — закатила глаза Лекса. — Мы на прошлых выходных ходили туда с папой. Там так классно! А ещё папа просчитался с билетиками, переоценил мои возможности, — они хихикнула, — купил слишком много, в общем. Так что осталась ещё це-е-елая гора! В жизни не истрачу одна. Поможешь?

Самоотверженность и щедрость Лексы иногда выбивали Оливера из колеи. Иногда казалось, что она готова поделиться всем на свете со своими близкими, лишь бы те были счастливы. Расмуссен не устанет повторять: он искренне восхищался этой девушкой. Мальчик смутно представлял, каково это — жить в денежном достатке, ходить на выходных в кафе-мороженое, на аттракционы, в зоопарк. Лексе всё это было доступно, но, несмотря ни на что, сердце её оставалось добрым и любящим. Она умела и хотела делиться. Казалось, что вся эта роскошь и не нужна вовсе девушке, если её нельзя подарить кому-нибудь ещё.

— Олли, ну же, — она легонько пнула мальчика локтем в бок. — Даже папе понравилось. А ты же, ну, — она огляделась и слегка понизила голос, — ты же знаешь, кто он. Верещал на американских горках, словно резанный. Олли! Я хочу увидеть, как верещать будешь ты!

Расмуссен смущённо потупил взгляд. После таких уговоров отказываться уже совестно. А что сказать отцу? Что просто пошёл гулять, чтобы не заставлять его волноваться?

— Мне неловко, — пробубнил Оливер.

— Прекрати! Ты мой лучший друг, и я хочу провести с тобой время! Ве-се-ло!

Её улыбка снова стала правильной — яркой и солнечной, какой она бывала обычно. Залюбовавшись на это восьмое чудо света, Оливер даже не заметил, как робко кивнул головой. Когда Лекса так улыбается, Расмуссен может согласиться на всё, что угодно.

— Круто! Олли, я тебе обещаю, тебе понравится, ты не пожалеешь! — девушка на радостях сжала друга в крепких объятиях, и тот испуганно пискнул в ответ, пытаясь выкарабкаться. Лекса лишь смеялась и сжимала его ещё сильнее, словно хотела задушить.

Расмуссен никогда не переживал о том, что может пожалеть. Он волновался лишь из-за того, что пожалеть может сама Лекса. Когда она поймёт, что в Оливере нет ничего особенного? Неужели не видит, что иногда без чужой помощи он даже слова сказать не может — настолько теряется? Когда розовые очки спадут с её прекрасного носика, и Лекса поймёт, что заслуживает рядом с собой другого друга? Прекрасного, храброго, смелого, с которым будет действительно интересно. Который не будет бояться идти на все её маленькие авантюры, который не будет таким скучным, как Оливер. Расмуссен до сих пор не понимал, каким образом подружился с Лексой — с этой крутой яркой девчонкой. С Молли было просто — мягкая, робкая, покладистая. Она напоминала брошенного на улицу под дождь котёнка. Достаточно всего лишь отогреть, чтобы ты в крошечных глазках теперь стал героем. Лекса же сама по себе и есть герой, и никакой Супермен ей был не нужен. А если ей не нужен даже Супермен, то нафига Оливер?

— Извините, что помешала, но можно я пройду к своему шкафчику?

Лекса, наконец, отпустила Расмуссена, а тот сделал большой шаг в сторону, уступая дорогу подошедшей Молли. За разговором он даже позабыл о своём глупом плане с конфетами. Захотелось исчезнуть, спрятаться, удрать. Но если Расмуссен прямо сейчас бросится наутёк, то Фостер точно поймёт, кто подложил конфетки. Оставалось лишь героически принять свою судьбу, пытаясь состроить равнодушное лицо. Впрочем, Оливер не умел, потому что по его красным щекам всегда можно было прочитать всё, что угодно. Юноша с ужасом во взгляде наблюдал за тем, как Молли отвязывает резинку для волос от ручки и распахивает дверцу. Затем слегка привстаёт на носочки, чтобы дотянуться до верхней полки за карандашами, и тут же вновь опускается на полную стопу. В её глазах непонимание и даже лёгкий испуг, но затем он сменяется на удивление, а ещё через пару мгновений нежные молочные щёки начинают алеть. Молли выуживает с верхней полки одну из конфет в форме сердечек, открывает из фантика и с запихивает в рот целиком. На её миленьком лице — блаженство и наслаждение, и губы Оливера трогает тень улыбки. Нет, нельзя. Он заставляет себя отвернуться, корча незаинтересованный вид. Ссора старшеклассников возле окошка явно очаровательнее, чем стоящая рядом Фостер. Сто процентов.

— Это мои любимые, — лепечет Молли. Оливер всё ещё делает вид, что сосредоточен на том, почему