просто принимает каждый удар, нанесённый тонкой рукой, а начинает целовать, будто бы благодаря за причинённую боль? Может быть, ей нравилось видеть, как он готов буквально на всё, поэтому вытягивала всё больше и больше, купаясь и поглощая чужие эмоции и чувства?

Мужчина сидел на коленях на полу в центре комнаты, пока вокруг него лежало множество набросков. Её руки, её глаза, её губы, её лицо. Йоханесс не хотел быть рядом с Эрикой, он хотел стать её частью. В самых мучительных видениях мужчина представлял, как Кристиан Эдвардс и все-все её любовники умирают от ран, оставленных крошечным остром ножом-бабочкой в хрупкой руке с тонкими пальчиками.

Почему она такая холодная?! Почему такая жестокая?! Йенс ничтожен, он слабый и жалкий рядом с ней и около неё, но он любил её так, как никто на свете любить не умел. Он уже не был цельной личностью, он стал этим чувством.

Когда Эрика была добра, Йоханесс чувствовал себя полноценным человеком, но стоило ей отвернуться — и он превращался в жалкие обломки и путался в своём помрачённом сознании. То, насколько остро Йоханесс чувствовал каждое изменение в её отношении и в её настроении, было определённо неправильным. То, насколько сильно он от этого зависел.

От неё нужно было сбежать. Её хотелось забрать себе и никому не отдавать. С ней нужно расстаться раз и навсегда. Её хотелось целовать до тех пор, пока не онемеют губы. От неё нужно было избавиться. С ней хотелось никогда не расставаться.

Он лег на пол, притянув к себе один из набросков, и мучительно вздохнул, любуясь её лицом, смотрящим на него с бумажного листка.

— Я люблю тебя, — прошептал Йоханесс. — Даже если ты заберёшь мой разум. Я люблю тебя. Не бросай меня.

Неужели все те дни, когда Ольсен чувствовал себя хорошо, были всего лишь обманкой? После них стало ещё хуже, словно абстинентный синдром после резкой отмены препарата. Всё в его жизни теперь было связано с Эрикой. Но сможет ли он хоть один ебаный день после того разговора почувствовать себя хорошо?! Больше нет. Ведь теперь Йоханесс всё прекрасно понял.

Он так и заснул на полу в окружении своих рисунков, очнулся лишь тогда, когда в прихожей скрипнула входная дверь. Вернулся Оливер. Мужчина принялся судорожно собирать наброски в одну стопку, он едва успел запихать их в ящик перед тем, как сын появился на пороге комнаты.

— Пап, ты в порядке? — неуверенно спросил Оливер, разглядывая взлохмаченного и дёрганного отца, словно бы его только что застигли на месте преступления.

— Эээ… да. Ты уже вернулся со школы? — Йенс, словно ни в чём не бывало, уселся на диван, задвинув ногой стопку с рисунками за кофейный столик, и попытался пригладить волосы, но, как и обычно, от этого не было никакого толку.

— Ну да, — благо, обмануть сына всегда было слишком просто. Безумно наивный ребёнок. Иногда Ольсен, правда, искренне переживал из-за того, что с Оливером будет в будущем. Вдруг ему на уши присядет какая-нибудь требовательная девица?

Мальчик улыбнулся и прошёл в комнату, присел рядом с отцом. У Олли на лице было крайне мечтательное выражение, и до каких-то там листов ему явно не было никакого дела.

— Пап… можно я на выходных… ну, погуляю? — вдруг пробормотал юноша, и его щёки загорелись румяным цветом.

— О, — Ольсен удивлённо округлил глаза, внезапно позабыв о собственных проблемах. По крайней мере, Йенс бы не хотел, чтобы мальчик забивал себе голову всякой ерундой типа тревог о своём старом отце. Было не трудно догадаться, что сын говорил не просто о прогулке, а о прогулке с девушкой, которая ему не безразлична. — С этой… как там её… с Милли?

— Она Молли, пап! — возмущённо фыркнул Оливер.

— Так значит с ней? — хмыкнул Йоханесс.

— Я этого не говорил, — мальчик смущённо надул щёки и притянул коленки к груди, поставив стопы на диван. — В общем, можно или нет?

— Ну, Оливер, в идеале я хотел бы знать, куда вы пойдёте, как всё-таки зовут твоего д р у г а, с которым ты собрался на прогулку, чем вы планируете заниматься и куда мне звонить, если ты не вернёшься до вечера, — наигранно-строгим тоном произнёс Ольсен, сложив руки на груди.

Расмуссен, как уже говорилось выше, без очень наивным. Он тут же испуганно посмотрел на папу и тихо ойкнул, потом состроил задумчивую мину. Вообще-то, разумеется, Йенс никогда не был против прогулок сына, более того, он очень хотел, чтобы у мальчика появились друзья и… девушка. Ольсен возвращался с работы гораздо позже, чем Олли со школы, и, вероятно, всё же был какой-то шанс, что после уроков Расмуссен мог где-нибудь пошататься. Йенс бы не был против и даже бы не ругался, если бы узнал. Его сын в общем-то уже достаточно взрослый, как бы сильно не хотелось этого признавать. Но на выходных Оливер предпочитал сидеть дома. Читать книжки, делать уроки. А тут что-то изменилось.

Йенс задал так много скорее из вредности, чем из-за реального волнения, но всё же ему правда было интересно узнать, с кем водится его сын и с кем стоит быть поприветливее на родительском собрании. Да и город Детройт всё же не казался родным ни для него, ни для Оливера. Мужчина и вовсе помнил лишь несколько дорог, по которым чаще всего ходил, иногда ориентироваться получалось только по картам. Да и… опасно как-то, учитывая обстановку в городе.

Ладно, Ольсен нервничал. Говоря честно: он даже запаниковал. Пока мальчик размышлял над ответом, Йенс успел уже несколько раз стащить с носа очки, протереть их и надеть обратно. А если этот ребёнок заблудится? А если попадет не в то место не в то время? А если эта Милли окажется той ещё стервозной девчонкой? А если ограбят? Боже, ему шестнадцать! Сам Ольсен в шестнадцать… лучше не вспоминать. В Дании из-за надзора и контроля бабушки Оливер и так вырос необщительным и стеснительным ребёнком.

— Мы… мы пойдем в парк аттракционов, — наконец, прервал молчание Расмуссен. — Я посмотрел по карте, где это! И моя подруга там уже была, она точно знает, куда идти. И я уже посмотрел, как туда добраться и на каком транспорте. И я вернусь в девять домой!

— Так всё-таки это подруга? — мягко улыбнулся Йенс, почувствовав укол вины. В конце концов, всё, чего он действительно хотел — чтобы Оливер был счастлив. Он не будет счастливым без друзей, без прогулок, без наделанных самостоятельно тупых ошибок. Да, мужчина будет нервничать, пока не увидит сына