же меже, которая казалась ему справедливой, и решал спор. Но и этого оказалось мало: надо было обращаться под защиту властей.

На беду и кстати, в другой раз и в другой стороне, объявлялось новое горе: попались неведомые люди, черномазые, скуластые, сыроядцы. Земли они не пахали, а на лес была у них вся надежда: тут и зверь, и птица, то есть товар и пища. Тут и святые места, где жили боги их и стояли в виде деревянных чурбанов. Эти шли с упорством и оружием, грозили пожечь все и всех выгнать.

Надо было строить земляную крепость и искать сильной защиты: явилась вторая большая нужда.

Сам настоятель собрался в путь. Трудными непроезжими дорогами добрался он до стольного города, где при помощи благочестивых добрых людей доходил до властей. Объявляли ему государеву милость: в сочельник на Рождество Христово становиться пред государевы светлые очи.

Когда на «стиховне» начали певчие государевы петь стихари, дальний пришлец подходил со святыней. Государь сходил с своего места и, не отходя от него, принимал своими руками ту святыню - образ Спаса, просфору и святую воду в восковом сосудце.

Робкого и смиренного старца жаловал он к руке и сам от него благословлялся, указал послать подачу и старцев и слуг кормить, думному дьяку выслушать челобитье и дать царскому богомольцу грамоту за печатью.

Отданы были новому монастырю не только те земли и пустоши, куда доходили соха и топор, но записаны были за ратную службу иные государевы волости с людьми и угодьями, а с иноверцами велено было поступить по общему правилу, говорившему: «Всякое село, в нем же требы языческие бывают или присяги поганские, да отдается в Божий храм со всем имением, елика суть Господеви».

Прочно установился новый монастырь в материальном отношении, оставалось удержаться в нем, пользуясь готовыми и подручными способами. Находились охотники брать часть воды и земли на оброк с платой денежными и натуральными продуктами под надзором монастырских приказчиков. Находились другие охотники продавать свои земли и третьи - жертвовать их вкладом на соборную церковь, на помин души, для кормления нищих и памяти о вкладчике, «а те вклады держать в дому Спаса, а ни продать, ни променять, ни отдать никому». Установились таким способом за монастырем вотчины и села. На память богомольцев пели старцы панихиды, служили обедни, ставили кормы, а имена благодетелей вписывали в синодики.

Бережливостью копились вещевые и денежные запасы; хозяйственным искусством увеличивались поземельные владения. По-прежнему на новые и никем не занятые земли высылались для селитьбы из церковных людей посельщики или принимались прибылые охочие люди. Льготная грамота в этом отношении творила великие чудеса: народ, набираясь скоро и охотно, составлял около монастыря живую защиту от всех бед и напастей и ту великую силу, которая немедленно повела монастырь к обогащению. Устоялась обитель так, что не имела нужды записываться ни за князя, ни за митрополита, а оставалась общинной и общежитной, имела за собой обширные и разнообразные земли. Она не упускала случая пользоваться дарами их.

Когда дикие олени, собираясь в лесу на одно и то же место, указали на что-то свое, любимое, то и монастырский скот следом за ними пошел сюда -жадно пил воду и тучнел. Монастырь поставил здесь черную избушку и печь, вмазал сковороды и начал вываривать соль. Когда вблизи родника начали рыть колодцы и объявилась такая же соленая вода, число избушек и членов увеличилось: монастырю открылось новое богатство - соляные варницы.

Когда болотная ржа указала рыхлую бурую землю и попробовали накалить и расплавить ту землю на ручных горнах, монастырь стал ковать гвозди, стал потом сдавать те болотные залежи на откуп умелым и охочим.

Устанавливался новый промысел, заводился новый торг, объявлялись большие статьи доходов в виде мукомольных мельниц и т. п. Прославлялся зоркий взгляд и прозорливый крепкий ум основателя, возносилось его святое имя.

Собирал игумен опять монастырскую святыню: священную воду святил полным собором, на великий праздник вынимал заздравную царскую часть из просфоры, писал своими руками икону и снова шел в Москву.

В Москве становили его на переходах из государственных палат в церковь Благовещения; принимал государь святыню, наказывал молиться о здравии беременной царицы и благополучном ее разрешении. По рождении царевича отпускали старца домой с новыми вкладами, с новой льготной грамотой и с указом о праве ежегодно приходить в Москву становиться в навечерие Богоявления в ряду архимандритов московских монастырей, ниже Троицкого и Андроникова: умолил-де игумен царю благоверного и христолюбивого сына.

Стала обогащаться с тех пор монастырская ризница и возрастать казна от вкладов московских царей, а по их примеру - и от бояр. Первым вспомнил и щедро наградил обитель тот царь, о рождении которого молился основатель. Особенно же щедрые жертвы шли от Грозного, когда он убил сына Ивана и разрушил Новгород, от богомольного сына его Феодора и от шурина последнего - Бориса Годунова, который особенно любил богатить монастыри самыми разнообразными вкладами. Ветхую деревянную церковь, где погребен и объявился нетленным учредитель обители, заменил каменный собор, и пристроился к нему другой и больших размеров. Монастырские церкви и кельи опоясала также каменная и высокая стена со сторожевыми башнями и бойницами. Присылались сюда из Москвы пищали и пороховое зелье, чтобы, принимая на себя удары от лихих людей - татар и Литвы, - монастырь застаивал окольный православный народ и все государство.

По первой вести о воцарении нового государя ходили монастырские настоятели в Москву. Здесь старые льготные и несудимые грамоты новый царь велел записывать на свое имя «и рушить ее ничем не велел и велел ходити о всем по тому, как написано». Волен монастырь возить и плавить по реке свой хлеб, свою соль и свое железо на продажу беспошлинно: «Ни места, ни явки, ни тамги, ни весчего, ни померного, ни гостиного, ни скупного с денег, ни дворовые пошлины, ни амбарного, ни подклетного, ни с судов побережного, ни с кормщиков кормчего, ни с носников носового, ни со сначеев шестового не емлют с них ничего, а пропущают их без зацепки». Не требовалось пошлин ни с рыбных ловель, ни с бобровых гонов. Монастырские крестьяне освобождены были даже от самой тяжелой для народа ямской повинности. Кроме тех случаев, когда они потребны будут в военное время, с них не велено брать ни проводников, ни подвод, не надо было ни кормить самих проезжих чинов, их прислугу и лошадей, ни подвергать себя всей тяжести постоев и провод. За все это «игумену с братиею на мои именины пети