жизни, эти грешницы начинают поверять себя и вдумываться, то выходит всегда на одно: надо отмаливаться. Избирается духовное лицо, всего чаще монашеского чина, ему вверяется всякая тайна, от него получаются поучения и руководства, как поступать и что делать. Выбирается одна церковь, на которую и устремляются любовь и попечения: жертвуются вклады, производятся всякия починки. Церковь эта считается своею, как бы домашнею, где и молится жертвовательница не иначе как впереди всех и на коврике, с печатной книжкой в руках. Сюда выносится дьяконом отдельно на блюде просфора. Ей первой, при выходе, подается крест для целования, к первой приезжают славить и т. д. по вековечному обычаю. Не в своей церкви госпожа эта и молится неохотно. Из нее отлучается она только в любимый монастырь и позволяет себе иногда снисходить до торжественных архиерейских служений (как случилось и на этот раз). Но и тогда она не отказывает себе в привычных удобствах: большой гайдук идет впереди и толкается, осаживая толпу и пролагая путь.

Высокие чепцы эти на трясучих головах с развевающимися оборками всегда торчат впереди у самых иконостасов, где эти молельщицы постоянно отличаются особым нервным беспокойством и хлопотливостью. Они либо лазят по лесенкам и прикладываются к местным иконам, без разбора, во время и безо времени, либо толкутся у южных дверей, где о чем-то всегда спорят и вздорят с дьячками и подолгу толкуют с дьяконами: то перепутают им поминальники, то мало вынут частиц из просворки, то и просворка-то словно не та: она подала как будто побольше и покрупнее.

Надоели эти молельщицы всем духовным, но не как Христовы невесты, а как истинные «иродиады», которых попы ублажают «страха ради архиерейска», так как эти лживые «магдалины» болтливы и злы на язык.

В качестве святых жен они щекотливы на обиду, капризны и мстительны во всех случаях, когда не усноровят им первым подать крест, забудут вынести просфору и т. д. Мстительность у них прикрыта всегда простодушным желанием пещись о чистоте нравов служителей алтаря. Доносы владыкам на неугодливых попов у них полагаются в разряде благочестивых подвигов и в качестве радения о церкви. В этом отношении они очень опасны и сильны тем своим свойством, что рядом с богомолениями умеют показать благотворения и делать различные, иногда очень щедрые вклады. То и другое, конечно, делают они так, чтобы было всем видно.

Выходят они из церквей тихо и торжественно, опираясь на трости, как ходили, может быть, только древние благочестивые московские царицы на богомолья. Они, эти богомолки, своеручно дают милостыню калекам и нищим. Благотворят сиротам, в особенности девицам, из страстной любви отыскивать им женихов и выдавать их замуж. Любят навещать больных и лечить домашними средствами и непременно боготворят какого-нибудь расслабленного урода, к которому ходят с подаяниями за предсказаниями и для поучений. У странниц, приносящих из Палестины волшебные иерусалимские жезлы и слышавших через отверстие в храме стон грешников в аду, проводят целые дни, слушают вранье и утопают в наслаждении, которое считают благодатным. Словом, ведут они ту жизнь и отличаются такими деяниями, которые всем так хорошо известны, что нет нужды распространяться о них больше.

Не особенным вниманием награждал архиерей и ту, которая затесалась к нему в покои и сидела в креслах против купца-воспеваки.

- Куда обрекли себя, сударыня, ныне на богоугодный подвиг странствования? - спрашивал он ее только для того, чтобы быть любезным и приветливым хозяином. - Многие, сударыня, чрез такие подвиги получают успокоение во грехах. Это один из путей ко спасению. Евфросиния-преподобная Полоцкая причтена к лику святых, -проповедовал владыка, получив ответ.

Он хорошо знал, что богомольная сударыня одного года не может усидеть на одном месте без того, чтобы не предпринять какое-нибудь путешествие на далекое богомолье. Возвращалась она домой лишь затем, чтобы заручиться средствами из доходов по имению, и опять ехала либо в Задонск и Воронеж, либо в Киев и Москву, либо в Саровскую пустынь и Соловки; заезжала и сворачивала с дороги в спопутные и ближние монастыри.

Странствовала она запасливо, ела сладко, искала всяких удобств и гонялась за возможным спокойствием. При этом отличалась барыня несносным для спутников характером: мучила всех претензиями и капризами и даже скора и крута была на брань, а в крепостное время - на щипки и побои.

Вся цель остальной жизни для нее свелась теперь на одно: молиться так, чтоб было нескучно, благотворить так, чтоб не было дорого и давался бы хороший нравственный прирост, а странствовать удобно и весело, и по возможности так, чтобы не требовалось труда и усилий: текла бы молитва по маслу, надежда на спасение не покидала, упреков и сомнений в ханжестве и юродстве не слыхать было, да и самой о них не всходило бы на ум.

Оставлял эту богомолку архиерей и обращался к другим гостям, но озабоченное лицо его, обращавшееся часто к дверям, показывало, что он занят был другими беспокойными мыслями, не дававшими ему возможности сосредоточиться на наличных гостях.

Наконец показалась в дверях сухая, высокая и седая фигура в черном фраке, украшенная двумя звездами, солидно и важно державшая себя при входе. Все сидевшие повскакали с мест. Воспевака-купец поспешил быстро схватить благословение и пролез в дверь, поторапливаясь к певчим, которые осаживали уже вторую четверть с холодными монастырскими огурцами.

При входе нового гостя сам архиерей, видимо, оживился. Он уже ждал его, будучи знаком с Петербурга, когда был там викарием, и видел сегодня в церкви стоявшим у кожаного аналоя и следившим по книге: проверял что или любопытствовал - осталось неизвестным. С соблюдением достоинства и медленно хозяин привстал с дивана и направился навстречу вошедшему. Благословил он его большим охотливым крестом, неохотно дал поцеловать свою руку, заминался и совестился, но поцеловался с гостем в уста и вообще, видимо, воспрянул и сделался добрым, как будто даже и помолодел.

В келью вошел один из тех известных чиновных богомолов, который странствиями своими одновременно прокладывал пути и ко спасению, и к высшим должностям по духовному ведомству.

Епархиальным владыкам рассказывали даже по секрету, что он числился в кандидатах на большую должность в Синоде и, странствуя теперь, уже только доучивается и доглядывает остальное немногое, чтобы стать подлинным светильником, который горит пока под полом, а скоро поставлен будет на высокое место.

Все это твердо знал и наш архиерей. Усаживая чиновного и знаменитого гостя на диван, сам он покусился даже сесть на кресло подле и вообще конфузился и путался.

- Благолепное служение вашего преосвященства перенесло мое воображение в отдаленные времена