или, собственно, к церковному пению, а по отражению и преемству - к певческим хорам и «большим» певчим.

Весь город, в котором он жил, богатый и торговый город, заражен был во всем купеческом сословии одним любезным развлечением - хождением по церквам, собиранием певческих хоров из любителей, разучиванием портесного пения и т. п. Раз собрали деньги, послали депутатов, разыскали голосистого баса, которого архиерей и посвятил в дьяконы. Граждане наслаждались им долго, стараясь подражать ему всем городом, и были очень хвастливы перед соседними городами, за что от этих прозваны были в насмешку «колокольниками». Вдруг архиерей за долговременную службу посвятил своего протодьякона во священники, потом стал прислушиваться и выбирать нового: со всей епархии своей потребовал для испытания и соревнования всех голосистых дьяконов. Первым имелся в виду городецкий.

Городские купцы переполошились, опять собрали деньги, выбрали доверенных, послали молить слезно и кланяться низко у владыки, чтобы не лишил их города знаменитости.

Владыка смиловался: дьякона им оставил. По-старому дьякона поили и с ним пили до того, что он занемог и скончался.

Вскоре после того через тот город проезжал знаменитый столичный протодьякон, сосланный за какие-то прегрешения на место родины, в почетное изгнание.

Тогда не было телеграфов, не было послано и нарочных эстафет, но по людской молве и по ветру узнали «колокольники» о таком важном для них событии и о таком счастье для их города, что проедет басистая знаменитость. Заусловлены были соборные священники, расставлены махальные на дорогу, навстречу высланы депутатами почетные лица. Кланялись они проезжему, просили отслужить обедню и, получивши за хорошие деньги согласие, звонили в будень в праздничный большой соборный колокол.

Сбежался весь город. Проезжий протодьякон показал себя и в церкви, и на общественном обеде. Сытым и пьяным увезли его тело дальше, но дух его остался в городе: каждый стал стараться ему подражать, дойти до тех густых тонов, выработать такие же пленительн ые вибрации. Весь город забасил, пел и гудел, голосил на все лады и на всяком месте: и по домам, и по рядам. Возились и мучились таким образом долго, пока не дошел один и не попал в самую точку и всех, таким образом, перехвастал.

Когда достиг он такой чести и счастья, все другие соперники замолчали и затем дерзали пробовать и развивать себя лишь только дома, перед праздниками, и так, чтобы победитель не мог их услышать.

Победитель был именно тот одутлый купец, который отмалчивался, сидя в гостях у архиерея.

Победа эта решила его судьбу. Он начал гоняться за певчими, собирать их в хоры и заставлять петь, конечно, с тем, чтобы и самому в том участвовать. Сам на свой счет завел он хор, потратил много денег, но не выдержал, распустил певцов и начал с тех пор гоняться за городскими и архиерейскими. Угощал их, угощался сам. При этом он сильно расходовался: певчие его не щадили, да и он сам не скупился для удовлетворения своей неутолимой страсти. Верхом блаженства считал он пение басового соло в каком-либо из концертов Бортнянского, верхом счастья - чтение Апостола за обедней посреди церкви и многолюдства и при певчих.

Эта неумолимая и неисправимая страсть довела его наконец до полного разорения и поставила глаз на глаз с грядущей бедностью. Догуливая последнее, он совсем переселился в губернский город, и где бы ни пели певчие, он неизбежно являлся там - не помогать, за утратою светлого и пригодного для хоров баса, а уже просто насладиться и послушать. Он и в монастырь к угоднику на праздник приехал только потому, что туда увезли городских певчих, да, сверх того, предполагалось пение и местных: каковы-то они, он еще не слыхивал. Он и к архиерею в гости залез лишь затем, чтобы выждать случай и осмелиться попенять вскользь на то, что владыка не разрешил петь с партеса весь левый лик, а приказал только «задостойник» нотный и что вместо восьмиголосного концерта Бортнянского «Вси языци», разученного певчими, допустил какую-то скучную проповедь.

Он с наслаждением и вдостоль наулыбался и натер руками свои колена, когда один из гостей архиерея заговорил о сегодняшней проповеди и отозвался о ней не совсем удовлетворительно.

- Понравились ли певчие? - приласкал купца архиерей.

- Много доволен, - умел придумать и сказать в ответ любитель пения и затем уже не говорил во все время ни слова.

- А я негодую, ибо торопились, - заметил с своей стороны архиерей.

Щебетала за купца, когда поразмялся разговор, болтливая барыня из разряда тех богомолок, которые, безразлично, в замужнем и вдовьем положении, обрекают себя на скитание по монастырям. Они докучливо осаждают всех настоятелей, часто добираются до архиереев и заводят с ними беседы с исключительной целью потомиться под тяжестью обуревающих душу вопросов. Собственно, до разрешения их мало им дела. Полученное или не усваивается вовсе по неразвитости, или скоро забывается по дворянскому и светскому праву, именно с одним приятным итогом и преимуществом, что с этим же вопросом можно-де заново обращаться к другим и новым лицам.

Новые лица, новые виды, новые впечатления для подобных ханжей - всего дороже и милее. При этом вопросы, залегающие в душу, бывают самые причудливые и неожиданные, ставящие совестливых в тупик и вызывающие у смелых решительные ответы, произносимые не без улыбки.

- Можно ли, не грешно ли и разрешается ли святыми отцами пробовать на зубах яйцо до заутрени Светлого Христова Воскресенья? Следует ли читать очистительную молитву над оскверненным околевшею мышью глиняным сосудом, или полагается творить это по требнику Могилы только над деревянным сосудом?

Иногда они обращаются за объяснением снов, в которых проявится что-нибудь от Божественного. Иногда принимаются хлопотать и докучать о православии новой чудотворной иконы или об открытии новоявленных мощей вроде Анны Кашинской и Марфы-посадницы. При этом простодушно рассказывают о совершившихся знамениях над ними самими или над их ближними, о различных исцелениях, о чудодейственной силе могильного песка и о прочем.

Таких святош из женского пола и дворянского звания ко всякому архиерею прикомандировываются целые десятки.

У всякого архимандрита так же сидят, вздыхают и докучают такие же ханжи, по тому неотразимому закону, что их «ничем же избыти не можно: ни молитвою, ни постом». Скорее мир прейдет, а они не переведутся на Святой Руси, где так просторно для шатания и так много монастырей и монахов.

Прошлое таких госпож обыкновенно веселое и шаловливое, с избытком грешков среди холостёжи, без разбора чинов. Таких грехов на одной голове скопляется иногда так много, что когда, издержавшись в светской