Изучение влияния событий 1968 г. на чехословацкое изобразительное искусство и поныне остается актуальным и важным. Свидетельством этого являются выставочные проекты и художественные акции. Так, например, на выставке «Анатомия прыжка в пустоту. 1968 год и искусство в Чехословакии» было представлено публике более 140 произведений.

«Пражская весна» и последовавшие за ней события, пожалуй, более выразительно проявились в изобразительном искусстве, чем в документальной фотографии и кино. Произведения искусства являются особым эмоциональным отражением этого непростого периода чехословацкой истории.

Художники, скульпторы, литераторы и другие представители чехословацкой интеллигенции формулировали новые идеи, пытались найти новые выразительные средства, отражавшие свободу мышления, вновь начали налаживать утраченные контакты с мировым художественным сообществом. Так, в 1967 г. на съезде чехословацких писателей много говорили не только о свободе слова, отмене цензуры, но и о невозможности попрания гражданских прав и свобод.

Насильственное окончание «Пражской весны» и дальнейший путь к «нормализации» подтолкнули чехословацких творцов к желанию запечатлеть жестокую реальность.

Условно художественные произведения конца 1960-х гг., возникшие под влиянием драматических событий 1968 г., можно разделить на несколько групп с определенными символами и сюжетами. Изобразительное искусство, однако, в отличие от кино и художественной литературы указанного периода, менее изучено, что открывает широкие перспективы для заинтересованных и инициативных исследователей.

II. Воспоминания. Документы

Богумил Рыхловский

В борьбе шестидесятых

В последнее десятилетие пребывания Владислава Гомулки на посту лидера партии и государства я был его личным переводчиком. В мои жизненные планы это не входило: свое будущее я связывал с научной карьерой. Судьба распорядилась по-другому.

В 1959 г., после защиты кандидатской диссертации в Ленинградском университете[675], я начал работать в Варшавском университете и одновременно был адъюнктом[676] в Институте географии [Польской академии наук]. Зарплаты в учебном заведении, как это у нас всегда, наверно, бывает, были скромными, поэтому пришлось искать дополнительные источники содержания семьи. Помог работавший в Иностранном отделе ЦК ПОРП друг, который занимался редактированием предназначенного для заграницы Информационного бюллетеня ЦК партии. Моя работа заключалась в переводе текстов на русский язык. Вскоре руководство отдела стало поручать мне сопровождение заграничных гостей, проводивших в Польше отпуск, и официальных делегаций. Я показывал им Польшу и сам узнавал ее лучше, знакомился с людьми – и с самими гостями, и с теми, с кем им приходилось встречаться. В качестве сопровождающего я бывал на встречах некоторых делегаций с представителями высшего руководства ПОРП, чаще всего с Зеноном Клишко[677], который курировал вопросы международных связей. Как-то раз, несомненно, по инициативе Клишко, я оказался на приеме у Владислава Гомулки. По-видимому, то, как я вел себя на этой встрече и как переводил, понравилось «Веславу»[678], поскольку все чаще мне стали поручать переводить его беседы с гостями самого высокого ранга. Гомулка нелегко допускал к себе новых лиц, поэтому сначала мое появление было воспринято его окружением с некоторым удивлением. Со временем я стал постоянным переводчиком «Веслава», присутствовал почти на всех его встречах с Леонидом Брежневым, в Польше и СССР, и с другими руководителями Советского Союза, а также на многосторонних совещаниях Политического консультативного комитета Организации Варшавского договора (ПКК ОВД), на сессиях Совета экономической взаимопомощи и встречах с говорившими по-русски деятелями. Гомулка также открыл мне дорогу к дипломатической службе. Благодаря этому я на протяжении многих лет соприкасался с вопросами исторического масштаба, что обогатило мои знания, но также и направило мою жизнь по такому пути, о котором раньше я и не помышлял.

Приступая к изложению наиболее важных известных мне фактов о деятельности Гомулки, я осознаю, что обращаясь к событиям, все глубже уходящим в прошлое, память затмевается более поздними воспоминаниями. Свой отпечаток накладывают и личная переоценка происходившего, и свидетельства других очевидцев, и даже мнения разного рода мистификаторов. Для того чтобы избежать искажения событий ненужными наслоениями, я постараюсь писать лишь о том, чему сам был свидетелем, в чем принимал непосредственное участие и что оставило отчетливый след в моей памяти. Конечно, при этом невозможно ограничиться только жесткими рамками того времени.

* * *

Яснее всего в моей памяти сохранилось все, что было связано с так называемой немецкой проблемой. В этом нет ничего удивительного, поскольку, наряду с польско-советскими экономическими отношениями, она всегда занимала главное место в контактах Гомулки с руководителями Советского Союза – с момента, когда я начал участвовать в этих беседах, и вплоть до лишения его руководящих постов.

Если в первые годы Народной Польши Гомулка уделял максимум внимания достижению оптимального в тех условиях размера территории нашего государства и его быстрой интеграции в новых границах, то во время второго срока его нахождения у власти[679] государственная внешняя политика была направлена на завоевание международного признания нерушимости и неизменности наших западных границ. Такой подход был продиктован прагматичным и ориентированным на перспективу геополитическим мышлением Гомулки, его инстинктивными опасениями возможного объединения Германии (отдельные признаки стремления к этому он с удивительной проницательностью улавливал не только в ФРГ, но и в руководящих кругах ГДР) и восстановлением ее великодержавной позиции, а также отсутствием уверенности в неизменности советской политики в немецком вопросе, что вызывало у него беспокойство по поводу прочности советских гарантий нерушимости польских западных границ.

Постоянно стремясь к позитивному развитию польско-советских отношений, Гомулка одновременно выступал против не прекращавшихся проявлений польско-немецкой враждебности. Он считал, что иная стратегия могла бы побудить немцев обойти Польшу в борьбе за усиление своих международных позиций и найти оптимальные возможности реализовать восточную политику в рамках двухсторонних отношений с СССР. Не исключая такого варианта развития ситуации в Европе, Гомулка стремился защитить польские интересы путем создания системы внешних гарантий неизменности польских западных границ. При этом он учитывал позиции как великих держав, так и обоих немецких государств – не только непосредственно граничившей с нами Германской Демократической Республики, которая признала эти границы в 1950 г., но и Федеративной Республики Германии, упорно ставившей под сомнение их окончательный характер. Гомулка считал, что признание неизменности и нерушимости границы, установленной в Потсдаме, является основным условием польско-немецкого примирения, а абсолютная поддержка со стороны СССР в этом вопросе – краеугольным камнем стабильности добрососедских польско-советских отношений. Реализацию этих двух целей он считал главным признаком эффективности нашей политики.

Между тем в начале 60-х гг. прошлого века, на закате пребывания у власти Никиты Хрущёва, в политике СССР появились неблагоприятные для Польши симптомы. В беседах Гомулки с Хрущёвым я не участвовал, но, присутствуя на встречах другого уровня, мог с легкостью заметить, что, по крайней мере, с начала 1963 г. как