19 марта я был участником проходившей в Зале конгрессов Дворца культуры и науки встречи руководства ПОРП с варшавским партийным активом. По замыслу Гомулки, она должна была способствовать снятию напряжения, вызванного студенческими беспорядками, и противодействовать небезопасной для страны дезинтеграции общества, которая стала ясно вырисовываться. В действительности же встреча превратилась в открытый вызов, брошенный Гомулке широкими кругами высшей и столичной партийно-государственной номенклатуры (поскольку именно таковым, за исключением специально отобранных рядовых клакеров, был состав участников встречи). Этой цели служили заранее сформулированные предложения способов решения возникших проблем и демонстративные проявления личных симпатий собравшихся.

Я сидел в одном из первых рядов Зала конгрессов, между двумя заместителями заведующего Иностранным отделом ЦК ПОРП. Это не были эпигоны, представлявшие старый, берутовский[692], аппарат, но обязанные своей политической карьерой Гомулке функционеры возникших после Октября[693] молодежных организаций. И вот теперь эти деятели, реагируя на сигналы, поступавшие из амфитеатра, где сидел партийный актив района Воля, вскакивали со своих мест и скандировали вместе с залом фамилию Герека[694]. Когда Гомулка в недоумении отрывал взгляд от текста речи и пробовал разглядеть, откуда идут эти возгласы, зал реагировал трусливо и, как бы попятившись, начинал скандировать: «Веслав – Герек». Однако едва Гомулка отводил взгляд, собравшиеся возвращались к первому варианту.

Мои соседи не реагировали на звучавшие в их адрес язвительные замечания. Их поведение было, впрочем, спонтанным. Они публично демонстрировали вступление поколения «молодых волков» – выходцев из молодежных политических организаций – в движение, руководимое до того времени нечетко проявлявшими свое лицо группами антигомулковской оппозиции. Тогда я понял, в чем дело: так называемый партийный актив проводил выбор дофина, при том что Мочар отнюдь не являлся кандидатом в таковые, в чем с определенного времени старались убедить непосвященных в политические интриги людей. Я вспомнил слова Шляхчица о пользе опыта усмирения уличных демонстраций. Часто посещая с заграничными делегациями Силезию, я давно знал, что, вопреки мнению столичной публики, воспринимавшей Шляхчица как человека Мочара, он являлся верным и самым важным союзником Герека в Варшаве.

Усмирение студенческих демонстраций не внесло успокоения в политическую атмосферу в стране. В обстановке растущего хаоса сцену общественной жизни начали массово заполнять политические троглодиты. Обычно скрывавшие свои взгляды и старательно приспосабливавшиеся к конкретным условиям, они вдруг показали свое истинное лицо и начали активно реализовывать собственные эгоистические интересы. Больше всего их было в быстро разросшихся кругах интеллигенции. Свой шанс они увидели в распространении антисемитских настроений, инспирированных, активно поддерживаемых и оформленных разнообразными центрами политического влияния. Ни один уважающий себя и свою профессию историк не свяжет имя Гомулки и наиболее близких ему лиц в партийном руководстве с каким-либо из таких центров, однако все же имеются мистификаторы, которые до настоящего времени пытаются приписать ему именно такую роль. В моем университетском окружении, сосредоточенном вокруг комитета ПОРП, противившегося антигомулковским настроениям в партии, любые проявления антисемитизма решительно отвергались. Его выразителей мы назвали «апрельскими революционерами»[695], причем численность их быстро росла. Они пытались получить различные привилегии, часто за счет еще недавно восхваляемого ими начальства или коллег. Эту грязную, разливавшуюся по стране волну не сразу удалось взять под контроль. Возможно, также потому, что к причинам, вызвавшим массовый исход евреев из Польши[696], следует присовокупить действия различных внешних сил. Для них в реалиях продолжавшейся холодной войны события в Польше были исключительно благоприятными для использования в собственных интересах. Жаль, что этот сюжет марта 1968 г. не вызывает большого интереса у наших университетских историков.

Вообще, сегодняшние оценки событий марта 1968 г. как одного из переломных этапов якобы постоянного противостояния польской интеллигенции (особенно ее молодежной части) так называемой народной власти, переросшего в общенациональную борьбу с коммунизмом, не соответствуют действительности. Протест либерально-демократической интеллигенции, на мой взгляд, был тогда слабым, непоследовательным и имел скорее кабинетный, а не выраженный политический характер. Студенческую же молодежь, которая выступала с ясными, но не очень популярными в обществе лозунгами, быстро усмирили. Уличные протесты приобретали больший размах только в тех случаях, когда к студентам присоединялись группы плебейской молодежи, выдвигавшие, однако, иные и даже противоположные студенческим лозунги. По-видимому, и инициировали выступления этих разных молодежных сообществ разные силы. Более того, среди интеллигенции возникло тогда относительно многочисленное, явно антидемократическое и ксенофобское движение. Все указанные течения не были изолированными друг от друга, а отражали вынесенные на публику внутрипартийные политические игры, которые вели готовившиеся к борьбе за лидерство в ПОРП разные группы. Характерной чертой этого, прежде глубоко закамуфлированного, противостояния было то, что принимавшие в нем участие политические течения, несмотря на имевшиеся противоречия, взаимно дополняли и подгоняли друг друга, стремясь к общей цели – ослабить влияние Гомулки и принудить его к выгодным для себя структурным и кадровым изменениям. Все это происходило на фоне осложнения международной обстановки. Гомулка был вынужден отвечать на исключительно трудные внешнеполитические вызовы в ситуации, когда его позиции внутри страны ослабевали. Когда позднее в одной из бесед Клишко спросил меня, как я оцениваю уже шедшие на спад события, я ответил, что их политический смысл можно определить как провокацию внутри провокации. Столкнулись две не терпевшие друг друга группировки: одна полагала, что у нее слишком мало власти и привилегий, а другая была недовольна отстранением ее от власти. При этом обе двигались к одной цели – подорвать лидерство Гомулки. Все остальное – это пена для манипуляций и маскировки инспираторов и их подлинных намерений. Клишко ничего не ответил, но, по-видимому, передал мои оценки «Веславу», который по прошествии некоторого времени напомнил мне о них.

Я включил эти, оторванные от широкого контекста, сюжеты марта 1968 г. в воспоминания о Гомулке прежде всего потому, что события этого необычного месяца оказали воздействие на «Веслава»: изменили его оценки внутриполитической ситуации в стране и замыслы, которые он хотел осуществить на практике, в том числе во внешней и кадровой политике. Наверное, только в это время Гомулка осознал, что в партии нарастает фронда его лидерству, не только включавшая отдельных функционеров или их небольшие изолированные группы, но и проникавшая в партийные ряды и влиявшая на настроения всего общества. Это объясняет принятие им таких решений в кадровой политике, которыми ранее Гомулка пренебрегал. Прежде всего были приостановлены чистки, проведены под его руководством персональные кадровые изменения на самом высшем уровне. Поскольку эти вопросы известны (правда, их не всегда добросовестно излагают), я не буду на них специально останавливаться. Обращу внимание лишь на то, что именно тогда Гомулка правильно угадал в Гереке своего главного политического конкурента и радикально поменял свое отношение